Пахомов Юрий - Драконова Кровь
Юрий Пахомов
ДРАКОНОВА КРОВЬ
1
Илларион старый мой знакомый.
Живет вместе с сестрой, Ефросиньей, сухой горбоносой старухой, похожей
на черкешенку. Во дворе ее недолюбливают - глазлива. Сколько ей лет, не
знаю. Илларион при ней с малолетства, а сейчас ему самому за шестьдесят. В
детстве он тяжко болел, высохшие ноги мертво болтаются в штанинах, кажется,
что они перекручиваются, когда он выбрасывает их вперед, опираясь на ловкие
костылики.
Кормится Илларион с пенсии да еще сапожничает, охотно берется и за
другую посильную работу.
На лето перебирается в сараюшку, сколоченную из пятнистой от ржавчины
кровельной жести. Там привольней.
Зимой скучает, много спит, и все ему не так, постыло. В долгие зимние
вечера достает он захватанную по краям амбарную книгу и пишет "историю".
Илларион полуграмотен. Трудно представить себе в наш просвещенный век
человека, чье письмо не содержит знаков препинания, да и заглавные буквы
встречаются нечасто. Осиновыми кольями торчат они посреди строки, ровной,
точно садовый штакетник. Буковка к буковке. И оттого еще более странным
кажется текст.
Раньше Илларион читывал мне отрывки из "истории" - это смесь некогда
прочитанного с вымыслом, но посреди заскорузлой, как старая мешковина,
фразы нет-нет да и блеснет точно найденное слово.
Читает Илларион много. Особенно любит научное, но ко всему, что
происходит в науке, относится свысока - будто все ему давным-давно
известно.
Поговорить он мастер. Лицо его становится тогда
отрешенно-высокомерным. Он прикрывает глаза и, будто заглядывая куда-то в
неведомое, рассказывает:
- Я, ку бачь... Одного знал. Из станицы той... Пашковской. Дак кровь
отворенную заговаривать мог. Чем тебе не йог?
- Тю, дурный,- отмахивается Ефросинья,- ото ж и брешет, и брешет. Вы
его слухайте больше.
- А тако видала, га? - Илларион вдруг выхватывает из кованого
сундучка, с каким в старые годы ходили машинисты, блестящую штуку с
тускло-оловянным шариком на конце.
- Ну и шо? Железяка...
- Железяка! Темень... То атом. Ахну счас - и хана. Дымом изойдешь.
Глаза Иллариона светлеют, становятся жесткими.
И тогда кажется: есть в нем какая-то потусторонняя сила, способная
обратить пустяковую железяку в убийственный "атом".
За долгие годы Ефросинья привыкла к чудачествам Иллариона, но я
убежден - она верит в эту особую, как бы данную ему свыше силу.
2
Тр-так, тр-так - звенит молоточек.
Я иду на этот звук, перешагивая через жирных выползков,
распластавшихся на отмытой дождем тропке, выложенной битым кирпичом.
С годами Илларион не меняется.
Он все так же темен лицом, коротко стрижен по затылку - такую стрижку
в парикмахерской на Новом рынке называют "бокс". От короткой ли стрижки,
либо от впалых висков уши выпирают. Бледные, в мелких волосках, с
заостренными концами.
Илларион худ. Сквозь серую сатиновую рубаху проступают крупные
ключицы.
- Я, слышь, что скажу... Ты присядь на минутку. Вон на чурбачок.-
Илларион откладывает сапожный инструмент.- Посиди што...
Я сажусь на прохладный, ладно обструганный чурбачок.
Сколько бы мы не виделись - год ли, два,- Илларион не выскажет
удивления. Даже не поздоровается, будто мы только вчера расстались.
Некоторое время он молчит, скособочившись, шарит по карманам, достает
мятую пачку "Памира", ловко ткнув спичку о коробок, закуривает и уж потом
говорит:
- А ить докопался я, из чего ее получат.
- Кого ее?
- Луклеинову кислоту...
- Какую?
- Ну это... рыбно-луклеинову.
Насколько я понимаю, речь идет о рибонуклеин
