Паустовский Константин - Начало Неведомого Века (Повесть О Жизни - 3)
Константин Георгиевич Паустовский
Повесть о жизни.
Начало неведомого века
* КНИГА ТРЕТЬЯ *
Водоворот
На несколько месяцев Россия выговорила все, о чем молчала целые
столетия.
С февраля до осени семнадцатого года по всей стране днем и ночью шел
сплошной беспорядочный митинг.
Людские сборища шумели на городских площадях, у памятников и пропахших
хлором вокзалов, на заводах, в селах, на базарах, в каждом дворе и на каждой
лестнице мало-мальски населенного дома.
Клятвы, призывы, обличения, ораторский пыл - все это внезапно тонуло в
неистовых криках "долой!" или в восторженном хриплом "ура!". Эти крики
перекатывались, как булыжный гром, по всем перекресткам.
Особенно вдохновенно и яростно митинговала Москва.
Кого-то качали, кого-то стаскивали с памятника Пушкину за хлястик
шинели, с кем-то целовались, обдирая щетиной щеки, кому-то жали заскорузлые
руки, с какого-то интеллигента сбивали шляпу. Но тут же, через минуту, его
уже триумфально несли на руках, и он, придерживая скачущее пенсне, посылал
проклятия неведомо каким губителям русской свободы. То тут, то там кому-то
отчаянно хлопали, и грохот жестких ладоней напоминал стук крупного града по
мостовой.
Кстати, весна в 1917 году была холодная, и град часто покрывал молодую
траву на московских бульварах трескучей крупой.
На митингах слова никто не просил. Его брали сами. Охотно позволяли
говорить солдатам-фронтовикам и застрявшему в России французскому офицеру -
члену французской социалистической партии, а впоследствии коммунисту Жаку
Садулю. Его голубая шинель все время моталась между двумя самыми митинговыми
местами Москвы - памятниками Пушкину и Скобелеву.
Когда солдат называл себя фронтовиком, ему сначала учиняли шумный
допрос. "С какого фронта? - кричали из толпы.- Какой дивизии? Какого
полка? Кто твой полковой командир?"
Если солдат, растерявшись, не успевал ответить, то под крики: "Он с
Ходынского фронта! Долой!" - его сволакивали с трибуны и заталкивали
поглубже в толпу. Там он смущенно сморкался, вытирал нос полой шинели и с
недоумением качал головой.
Чтобы сразу взять толпу в руки и заставить слушать себя, нужен был
сильный прием.
Однажды на пьедестал памятника Пушкину влез бородатый солдат в стоявшей
коробом шинели. Толпа зашумела: "Какой дивизии? Какой части?"
Солдат сердито прищурился.
- Чего орете! - закричал он.- Ежели хорошенько поискать, то здесь у
каждого третьего найдется в кармане карточка Вильгельма! Из вас добрая
половина - шпионы! Факт! По какому праву русскому солдату рот затыкаете?!
Это был сильный прием. Толпа замолчала.
- Ты вшей покорми в окопах,- закричал солдат,- тогда меня и
допрашивай! Царские недобитки! Сволочи! Красные банты понацепляли, так
думаете, что мы вас насквозь не видим? Мало, что буржуям нас продаете, как
курей, так еще и ощипать нас хотите до последнего перышка. Из-за вас и на
фронте и в гнилом тылу - .одна измена! Товарищи, которые фронтовики! До вас
обращаюсь! Покорнейше прошу - оцепите всех этих граждан, сделайте обыск и
проверьте у них документы. И ежели что у кого найдется, так мы его сами
хлопнем, без приказа комиссара правительства. Ура!
Солдат сорвал папаху и поднял ее над головой. Кое-кто закричал "ура!",
но жидко, вразброд. Тотчас в толпе началось зловещее движение,- солдаты,
взявшись за руки, начали ее оцеплять.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы кто-то не догадался позвонить
в Совет депутатов. Оттуда приехали на грузовике вооруженные рабочие и
восстановили порядок.
Постеп
