Паустовский Константин - Первый Рассказ
Константин Паустовский
ПЕРВЫЙ РАССКАЗ
Я возвращался на пароходе по Припяти из местечка Чернобыль в Киев. Лето я
прожил под Чернобылям, в запущенном имении отставного генерала Левковича. Мой
классный наставник устроил меня в семью Левковича в качестве домашнего учителя.
Я должен был подготовить генеральского сынка-балбеса к двум осенним
переэкзаменовкам.
Старый помещичий дом стоял в низине. По вечерам курился вокруг холодный
туман. Лягушки надрывались в окрестных болотах, и до головной боли пахло
багульником.
Шалые сыновья Левковича били диких уток из ружей прямо с террасы во время
вечернего чая.
Сам Левкович-тучный, сивоусый, злой, с вытаращенными черными глазами-весь
день сидел на террасе в мягком кресле и задыхался от астмы. Изредка он хрипло
кричал:
- Не семья, а шайка бездельников! Кабак! Всех выгоню к чертовой тетке!
Лишу наследства!
Но никто не обращал внимания на его сиплые крики. Имением и домом
заправляла его жена-"мадам Левкович",-еще не старая, игривая, но очень скупая
женщина. Все лето она проходила в скрипучем корсете.
Кроме шалопаев сыновей, у Левковича была дочь_ девушка лет двадцати. Звали
ее "Жанна д'Арк". С утра до ночи она носилась верхом на бешеном караковом
жеребце, сидя на нем по-мужски, и разыгрывала из себя демоническую женщину.
Она любила повторять, чаще всего совершенно бессмысленно, слово "презираю".
Когда меня знакомили с ней, она протянула мне с коня руку и, глядя в глаза,
сказала:
- Презираю!
Я не чаял, как вырваться из этой оголтелой семьи, и почувствовал огромное
облегчение, когда наконец сел в телегу, на сено, покрытое рядном, и кучер
"Игнатий Лойола" (в семье Левковичей всем давали исторические прозвища), а
попросту Игнат, дернул за веревочные вожжи, и мы шагом поплелись в Чернобыль.
Тишина, стоявшая в низкорослом полесье, встретила нас, как только мы
выехали за ворота усадьбы.
В Чернобыль мы притащились только к закату и заночевали на постоялом дворе.
Пароход запаздывал.
Постоялый двор держал пожилой еврей по фамилии Кушер.
Он уложил меня спать в маленьком зальце с портретами предков-седобородых
старцев в шелковых ермолках и старух в париках и черных кружевных шалях..
От кухонной лампочки воняло керосином. Как только я лег на высокую, душную
перину, на меня изо всех щелей тучами двинулись клопы.
Я вскочил, поспешно оделся и вышел на крыльцо. Дом стоял у прибрежного
песка. Тускло поблескивала Припять. На берегу штабелями лежали доски.
Я сел на скамейку на крыльце и поднял воротник гимназической шинели. Ночь
была холодная. Меня знобило.
На ступеньках сидели двое незнакомых людей. В темноте я их не мог
разглядеть. Один курил махорку, другой сидел, сгорбившись, и будто спал. Со
двора слышался мощный храп Игнатия Лойолы,-он лег в телеге, на сене, и я теперь
завидовал ему.
- Клопы?-спросил меня высоким голосом человек, куривший махорку.
Я узнал его по голосу. Это был низенький хмурый еврей в калошах на босу
ногу. Когда мы с Игнатием Лойолой приехали, он отворил нам ворота во двор и
потребовал за это десять копеек. Я $ + ему гривенник. Кушер заметил это и
закричал из окна:
- Марш с моего двора, голота! Тысячу раз тебе повторять!
Но человек в калошах даже не оглянулся на Кушера. Он подмигнул мне и
сказал:
- Вы слышали? Каждый чужой гривенник не дает ему спать. Таки он подохнет
от жадности, попомните мое слово!
Когда я спросил Кушера, что это за человек, он неохотно ответил:
- А, Иоська! Помешанный. Ну, я понимаю- если тебе не с чего жить, то по
крайно
