Паустовский Константин - Теплый Хлеб
Константин Георгиевич Паустовский
Теплый хлеб
Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, немецкий снаряд
разорвался на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого
коня в деревне, а отряд ушёл дальше, пыля и позванивая удилами, - ушёл,
закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.
Коня взял к себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная
пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала серой коркой на его ватнике и
картузе. Из-под картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат
был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном.
Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину,
навоз и жерди - помогал Панкрату чинить плотину.
Панкрату трудно было прокормить коня, и конь начал ходить по дворам
побираться. Постоит, пофыркает, постучит мордой в калитку, и, глядишь, ему
вынесут свекольной ботвы, или чёрствого хлеба, или, случалось даже, сладкую
морковку. По деревне говорили, что конь ничей, а вернее - общественный, и
каждый считал своей обязанностью его покормить. К тому же конь - раненый,
пострадал от врага.
Жил в Бережках со своей бабкой мальчик Филька, по прозвищу "Ну Тебя".
Филька был молчаливый, недоверчивый, и любимым его выражением было: "Да ну
тебя!". Предлагал ли ему соседский мальчишка походить на ходулях или поискать
позеленевшие патроны, Филька отвечал сердитым басом: "Да ну тебя! Ищи сам!".
Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал:
"Да ну тебя! Надоела!".
Зима в этот год стояла тёплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас
таял. Мокрые вороны садились на печные трубы, чтобы обсохнуть, толкались,
каркали друг на друга. Около мельничного лотка вода не замерзала, а стояла
чёрная, тихая, и в ней кружились льдинки.
Панкрат починил к тому времени мельницу и собирался молоть хлеб, - хозяйки
жаловались, что мука кончается, осталось у каждой на два-три дня, а зерно
лежит немолотое.
В один из таких тёплых серых дней раненый конь постучал мордой в калитку к
Филькиной бабке. Бабки не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок
хлеба, круто посыпанный солью.
Филька нехотя встал, вышел за калитку. Конь переступил с ноги на ногу и
потянулся к хлебу. "Да ну тебя! Дьявол!" - крикнул Филька и наотмашь ударил
коня по губам. Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко
в рыхлый снег и закричал:
- На вас не напасёшься, на христорадников! Вон твой хлеб! Иди копай его
мордой из-под снега! Иди копай!
И вот после этого злорадного окрика и случились в Бережках те удивительные
дела, о каких и сейчас люди говорят, покачивая головами, потому что сами не
знают, было ли это или ничего такого и не было.
Слеза скатилась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул
хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл,
засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло. Филька
бросился обратно в дом, но никак не мог найти крыльца - так уже мело кругом и
хлестало в глаза. Летела по ветру мёрзлая солома с крыш, ломались скворечни,
хлопали оторванные ставни. И всё выше взвивались столбы снежной пыли с
окрестных полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.
Филька вскочил наконец в избу, припёр дверь, сказал: "Да ну тебя!" - и
прислушался. Ревела, обезумев, метель, но сквозь её рев Филька слышал тонкий и
короткий свист - так свистит конский хвост, когда рассерженный конь бьёт им
себя по бо
