Пильняк Борис - Простые Рассказы
Борис Пильняк
Простые рассказы
* ВСЕГДА КОМАНДИРОВКА *
I.
Весь день провел на карьере, подкладывал фугасы и рвал
известняк. Внизу, в лощине, лежал завод, дымились трубы, к
карьеру и от него бегали, поскрипывая вагонетки. Наверху, над
обрывами, стояли мокрые сосны. Небо весь день было серым,
сырым, дым из труб стлался по земле. Фугасы взрывались с
рокотом и дымом.
Шел домой с штейгером Бицкой, уже упала осенняя темнота и
ярко горела турбинная. Инженерский поселок лежал по ту сторону,
в расчищенном лесу, цементные постройки домиков стояли
однообразно, горели, свистели голубые шары фонарей, кидая
черные тени от сосновых ветвей и стволов. Кожаная куртка
прилипла к спине; верно, также она прилипла и у Бицки. Бицка
говорил:
- Дома сейчас чайку, казедка, Серкей Терентьич, шена, -
Бицка недавно женился.
А в доме инженера Сергея Терентьича Агренева было темно, в
окна падал свет фонарей, и лишь в комнате жены, сквозь
плотно-сдвинутые двери виднелся свет: - любимая жена, одна на
всю жизнь, - чужая. Раздевался, мылся, пошел дождь - зашумел
по крыше, взял газету. Вошла горничная, сказала - чай готов.
Анна высокая, тонкая, прекрасная, чужая, стояла у окна,
спиной к нему, с книгой; около, на подоконнике стоял стакан,
запотело стекло. Не повернулась, сказала - наливай чаю.
Электричество горело ярко и холодно. Пахло клеем от свежих
поделок. Не сказала больше ни слова, тонкие пальцы перебирали
страницы, - читала стоя, склонив голову. Спросил:
- Ты уйдешь вечером, Анна?
- А? Нет, буду дома.
- Кто-нибудь придет?
- А? Нет никто. А ты уйдешь?
- Не знаю, наверное. Завтра я еду в командировку, на
неделю.
- А? Да, в командировку.
Остался, остался бы, говорил, говорил бы бесконечно много
- обо всем: о том, что без личного невозможно, без любви
нельзя, о своей любви и о тоскливых своих вечерах, - и тоже
замолчал.
- Ася спит?
- Да, уже.
На столе, на холодной белой скатерти, в прямых складках
стоял никкелевый чайник, одинокий стакан. Ровно щелкали часы.
- Не обманет, не изменит, не уйдет, - а чужая, чужая, -
и мать.
II.
Мрак окончательно укутал землю, фонари вырезывали в нем
белые шары, дождь капал безнадежно, безнадежно ревел заводский
гудок.
Шел по квадратным аллеям парка, через парк, к клубу, не
дошел, свернул к школе, пошел к Нине: вместе, в маленьком
городишке учились - и с тех пор, ибо любовь одна, - он
остался для нее навсегда - одним, единственным: металась по
России, боролась с собою, с ветренными мельницами своей чести,
- не смогла, сломилась, - приехала, чтобы жить подле.
Шел темными коридорами школы, постучал.
- Войдите.
В маленькой комнате, у маленького столика - с книгой,
одна, в сером платке, некрасивая, с щекой, покрасневшей от
ладони, - и заметил с тоскою, что глаза ее углубились,
засветились нежно, встала, кинула книгу.
- Ты, милый? Здравствуй. Дождик?
- Здравствуй. Пришел посидеть.
- Скинь пальто, хочешь чаю, - протянула обе руки; без
слов говорила - спасибо, спасибо.
- Как живешь?
- Устаю. Ничего. Очень устаю.
Ставила в игрушечной кухонке самовар, на столе - около
тетрадей - раскладывала баночки с вареньем, усадила в
единственное кресло, - суетилась, улыбалась, алела щека - не
могла померкнуть - на том месте, что подпирала ладонь весь
долгий вечер, - любящая, отдавшая все, от которой ничего не
надо.
- Не надо... суетиться. Потолкуем... Сядь же.
Так нежно коснулась руки, стала рядом.
- Что, милый? - гладила руку, обжигалась касаниями. -
Что, милый?
Иногда негодовала, л
