Пильняк Борис - Жулики
Борис Андреевич Пильняк (Вогау)
ЖУЛИКИ
Рассказ
Письмо и повестка пришли одновременно, привезли их вечером.- Пусть прошло
семь лет с того июльского дня, когда в селе,- в сенокосном удушье они, она и
он ходили в церковь венчаться и поп все посматривал в окно - не пойдет ли
дождь, не опоздать бы ворошить сено - тогда он настаивал на церкви, и она,
стоя под венцом, всё хотела собрать мысли и перевспомнить всю свою жизнь - и
не могла, следила за батюшкой и за тучей на горизонте: и, правда, пошел
дождик, и батюшка из церкви побежал в поле копнить...- пусть прошло семь лет,
пусть сейчас вечер: не могли не поникнуть и руки, и голова и вся она,- именно
потому, что время идет, время уносит ничего не вернешь, все проходит. У
женщины в тридцать семь любовь, многое - позади; у мужчин в тридцать семь -
только разве замедлились чуть-чуть движенья дней и вечеров.
Решить надо было б правильно и просто - так, что письма и повестки из
суда, где стоит казенное слово "ответчица", не было: - все кончено без судов,
кончено временем, и его правом сильного, и ее гордостью,- и надо было бы вновь
взять ведро и пойти к колодцу за водой, и полить рассаду (огромная радость
сеять в земле и видеть, как возрастает тобою посаженное!): - заспешила,
вспомнила, какие тряпки в чемодане надо отобрать, что взять с собою...- пусть
стрижи за окном летают, обжигают воздух так же, как каждую весну: все - пусть!
Что же, у нее есть труд, у нее есть труд впереди, есть заботы, у нее будут
вечера,- надо жить: надо жить!
Сторож Иван,- он же кучер, он же дворник, он же: - ну, как каждый день не
ругать его, когда ему говоришь про Фому, а он отвечает Ерёмой?! Он сказал, что
пароход проходит теперь на заре, надо выехать с полночи. И в полночь Иван
потащил по грязям на телеге - полями, просторами, непокойным рассветным
ветром; рассвет отгорел всем земным благословением; а на берегу узналось, что
пароход будет только к вечеру: Иван покряхтел, помотал головой, и уверив, что
скотине дома никто без него толком не задаст, уехал обратно. На воде, у берега
стояла мертвая конторка, на горе прилепилась изба. На пороге избы сидела баба.
Бессонная ночь вязала движенья и нельзя было додумывать мыслей.
Баба от избы покликала, сели рядом, на пороге.
- Вы, что же, сторожами здесь живете?
- Муж мой лесным сторожем служит. Сами мы дальние. Детей у меня четверо,
четыре сына.
И так и запомнился этот день - пустой, с пустой конторкой, с избой над
рекою,- и со счастливой женщиной. К полдням все уже зналось,- что эта баба
счастлива, что она и ее муж хохлы (так сказала она), киевляне,- что муж ее
тихий и добрый человек, двадцать лет служил у немца-колониста, и немец любил
его за доброту (немец иной раз и бивал мужа, но муж был добрый, незлобивый,-
не сердился, а немец любил: даже корову собственную разрешал держать),- что на
Украине у нее дочь, замуж вышла, детей народила, внучат; старший сын ее теперь
тоже лесником служит, женился было, да неудачную жену себе взял, все с другими
мужиками бегает,- собирался было разводиться, пошли в волость расписываться,
но в волости затребовали рубль шесть гривен:- так и не развелись, денег жалко;
остальные три сына при отце живут, один комсомолец,- а жалования муж получает,
слава богу, восемь рублей на своих харчах. Была эта баба морщиниста, как
старый гриб, ходила в красном платке, и была, была счастливой безмерно, всем
на этом свете довольной: комсомолец, сын ее, теперь ходил на раскопки,- рыли
курган, вырывали гроба из веков
