Платонов Андрей - Волы
Андрей Платонов
Волы
За криндачевскими рудниками стоит богатая станица, не станица, а
хлебный колодезь.
А под старыми казачьими степями, по которым уходил когда-то с
сыновьями Тарас Бульба в Запорожскую Сечь, лежит уже тысячи веков жир земли
-- тугой плотный уголь, каменная сила. Лежит и полеживает.
Вверху в белых мазанках живут потомки запорожцев и уже забывают про
турецкого султана, только развешаны в горницах кривые старые сабли и на
ножнах темнеет древний серебряный узор.
Старики еще помнят старинные заунывные песни похода со свистом про
турецкую нечисть и про шляха. И, когда с Москвы шли большевики, то они
пророчили, что обернулись турки с другой стороны и опять идут на
православие.
Старики приказывали сесть на коней всей молодежи и, как допреж,
отстоять святую веру, жен и весь свой тихий Божий народ. -- Ляжем всеми,
сынки, за Божий крест на наших степях, -- говорили на сходах усатые деды.
Но сорокалетние сынки помалкивали и в томлении глядели за станицу в
вечереющие просторы. Они знали, что такое война, а креста не чуяли так, как
отцы, им больше хотелось овец и волов, каменный дом, ухватливую хозяйку.
И хоть грех в церковь не ходить, но и жить в бедности и разорении,
стегать на коне по степи -- не модель.
Отрываться от любимого двора, хозяйства, от родной станицы, бросать
жену и все, чем живешь и что любишь, -- не лежит к тому душа, что ни говори
старики.
С рудников по праздникам приходят кацапы до казачек; не крестились у
храма и грозили спьяна лавочникам большевиками. Черные и чужие, они бродили
до утра по станице.
Бросай, Ванька, водку пить.
Пойдем на работу.
Будем деньги получать
Каждую субботу.
Пришел Деникин, сгреб хлеб и волов, повесил троих шахтеров и слился на
Москву.
Помутилась душа и у старых казаков. Еще тише и любимей стали дворы и
амбары, и на жен кричать стали реже.
-- Где же вона, правда Божия? Знать, и у тех, кто с крестом, ее нету.
И из креста глядит антихристова харя...
Перестали ходить кацапы с рудника, пропали, как один.
-- Пусть и не вертаются, бисовы дети, от них борщ кислый, голодранцы
лапотные. -- Так брехали старые бабы.
Казаки ухмылялись: Бог жабе хвоста не дал, чтоб травы не толочила. А
ум бабий, что хвост жабий.
Ветром пронеслись назад генералы, отняли всех волов, оставили только
кому пару, кому две и пропали к Черноморью.
Пропылили не спеша последний раз родные волы и пропали навек.
Много ушло с генералами молодежи и стариков. Остались только у кого
помутилась душа и кто потерял концы привычной правды или пожалел степь и
хозяйство.
Пришли большевики. К деду Антону Карпычу без спроса и без разговору
ввалился в хату молодой веселый человек в кожаном картузе и лба не
перекрестил.
-- Здорово, станичник!
-- Здоров будь.
-- Далеко белые?
-- А хто же за ними гнался?
-- Покурить можно?
-- Твоя ж воля.
-- Так. А ты не обижайся, старина, покурю и уйду. Трогать не будем, не
до вас пришли, живите себе.
Посидел, посидел веселый кожаный картуз, засмеялся и пошел.
-- Прощай.
-- С Богом, сынок! -- И повеселел старик: люди ж и они. Под вечером,
как начали сниматься большевики, вынес сала ломоть и дал какой-то красной
звезде.
-- Спасибо, отец! Свидимся еще.
-- А как же? Да вот волов свели, плешь их башке, пшеницу тоже
посвезли.
-- Ничего, ничего, сработаем еще, наживем. Теперь дело видней. Всем
плохо, перетерпим.
Старик зашел в кучу солдат, осматривался и слушал.
-- Так не ждать их?
-- Как хошь, хоть жди, да не дождешься.
-- А вы не турецкой будет
