Погодин М Н - Черная Немочь
М. Н. Погодин
ЧЕРНАЯ НЕМОЧЬ
У себя ли Федор Петрович, Афанасьевна? - спра шивала, выходя на монастырь
из церковных ворот, толстая купчиха низенькую, приземистую женщину,
которая, сложа руки, стояла у калитки священникова дома и разговаривала с
своею знакомою.
- О каком Федоре Петровиче вы изволите спрашивать, сударыня?
- Да о священнике.
- Тьфу пропасть! Я ведь и забыла его имя; навыкла все звать батюшкою.
Добро пожаловать, сударыня, милости просим. Он изволил лечь отдохнуть после
обеда, да скоро встанет: пономарь приходил уж спрашиваться, не пора ли
благовестить к вечерне; но матушка велела обождать маленько.
- Так матушка дома?
- На погребу, Марья Петровна. Вчера мы капусту ру били, так она с батраком
кладет гнеты на кадки и моет кружки, - а я вот выбежала переговорить с
соседкой. Да что она прячется, чего испугалася?
- Проводи меня к матушке, Афанасьевна, - сказала го стья и всунула в руку
будущей проводницы двугривенный, за который сия последняя насильно
поцеловала у пей пухлую руку, вырвав из-под черного атласного салопа.
- Грязно вам будет пройти, сударыня: у нас на дворе нечисто, да и матушка
разгневается на меня. Сем-ка я позову ее самое.
- Нужды нет, милая, зачем ее отрывать от дела.
- Как изволите, сударыня. - Ты, сестрица, подожди меня здесь минуту, -
закричала Афанасьевна знакомке, давно уже спрятавшейся за колокольнею, и
повела свою благодетельницу через грязный двор по насланным доскам к
погребу, из коего доносились уже к ним глухие звуки протопопицыной брани,
обращенной к батраку, который ворочал каменья в подземелье под ее
руководством.
- Бог в помочь, матушка! захлопотались вы. На вас и праздника нету.
- Кто там? Ах, свет мой, Марья Петровна, куда вы по жаловали и как меня
застали! Вот уж проказница, нечего сказать, - отвечала смутившаяся
протопопица, вылезая из ямщика по изломанной лестнице. - Извините
великодушно... - и началось троекратное целование.
- Что ты, дура, не вызвала меня! - проворчала она тут же, в мгновенных
промежутках, оборачиваясь к Афанасьевне.
- Я хотела было, да Марья Петровна сама не изволила.
- И - матушка, не гневайтесь! Дело хозяйское. И с нами то ж случается;
домок вести не шуточка; свой глаз везде хорош: где недосмотришь, там ведь
мошной заплатишь.
- Умная речь, Марья Петровна! Милости же просим в покои. Степка! убери
здесь все, да навесь петлю в двери на творило, а ты, Афанасьевна, запри
после погреб, и ключ ко мне. Милости просим.
- Почем покупали капусту нынче, матушка? - спросила дорогою гостья.
- Нынче дорога была, Марья Петровна, не уродилася, видно, оттого, что
дождей было много. Да у Федора Петровича есть сын духовный - огородник, в
Красном селе, так он и уступил мне девять гряд по три рубля.
- Не больно чтобы дешево. А сколько кочней на гряде вышло?
- Кочней по сороку. Но зато и капуста! кочни тугие, белые. Одной серой для
рабов нарубили ушатов семь. Правду сказать: и дорого, да мило; и дешево, да
гнило.
Между тем вошли они в покои с заднего крыльца, и го стья, вынув из-под
полы кулечек, тихонько, как бы мимоходом, вручила его хозяйке, которой
сначала, разумеется, было очень совестно принять его; но после она должна
была уступить настоятельному требованию доброхотной дательницы.
- Чем же мне дорогую гостью подчивать? - сказала протопопица, спрятав
кулечек под кровать, и тотчас посадила Марью Петровну под образа;
забренчала ключами, которые тряслись у ней на поясе, вынула из шкапа рюмку
и бутылку столового вина и, налив по края,
