Погодин Радий Петрович - Алфред
Радий Петрович ПОГОДИН
АЛФРЕД
Мы его отлупили - в кровь. Но легче от этого всё равно не стало.
Спроси меня: за что? Я, пожалуй, и ответить не смогу толком. Знаю одно -
били мы его за дело.
Деревня наша называется Светлый Бор. Другой такой деревни по красоте
нет, наверное. Речка Тихоня вся блестит, будто это и не речка вовсе, а
солнечный луч. Потом леса. Слышали по радио, как играет орган? Словно
ветер запутался между стволов, рвётся вверх на простор, а сосны держат его
и гудят басовито. Людям кажется, будто они всё знают про лес, а начни
говорить, и выходит, нет таких слов, которые объяснят красоту леса.
Дороги в нашей деревне мягкие. Ноги грузнут по щиколотку в горячей
пыли. Пыль не такая, как в городе, не летучая. Она как вода. Гуси дорогу
переходят, будто плывут. Воздух у нас ароматный, густой. Старики говорят,
что из нашего воздуха можно пиво варить.
Алфред, наверно, не понимал такой красоты. Задень она его хоть
легонько, всё получилось бы по-другому. Алфред, наверно, никогда не видел,
как цветут яблони. Словно тысячи розовых птиц опустились на ветки и
колдуют там, шевеля крыльями.
У нас в деревне много садов. Развёл их старый дед Улан. Когда-то
давно он служил в кавалерии. С тех пор у него осталась кличка Улан и шрам
на виске. Годы его уже на вторую сотню перевалили. Никто не знает толком,
сколько ему лет: то ли сто восемь, то ли сто десять.
На ребят у деда плохая память. Сколько их выросло на его веку - разве
упомнишь! Улан нас по-своему различает. Если чёрные пятки, косматая
голова, волосы цвета старой соломы, если мальчишка суёт свой нос во все
деревенские дела, - значит, Васька. Если мальчишка причёсанный, в
скрипучих сандалиях, на голове тюбетейка, чтобы солнцем в темя не ударило;
если мальчишкины глаза смотрят на деревню с презрением и скукой, - значит,
Алфред.
Всегда получается так. В начале лета Алфредов полно - приезжают из
города. Ходят особняком, словно туристы с другой планеты. Под осень все
городские до того пообвыкнут, такими станут Васьками - смотреть приятно. А
тот, про которого я хочу рассказать, как приехал Алфредом, так и остался
Алфредом. Наверно, и в городе он Алфред. Лупят его там тоже. И правильно
делают.
Но не могу я начать рассказ прямо с него, не заслуживает он такого
почёта.
Лучше я расскажу сначала про наших ребят, про Стёпку, про Гурьку.
Стёпка наш, деревенский. Гурька каждое лето приезжает из Ленинграда.
Сбросит свой городские ланцы - так у нас в деревне называют одежду - и
ходит в одних узеньких трусиках. Старухи ему пальцами грозят, называют
босяком-голоштанником. А он говорит:
- Отстали по старости лет. Нужно, чтобы кожу за лето продуло ветром
насквозь, солнцем прожарило, тогда всю зиму будет тепло.
Зато Стёпка даже в самый жаркий день не снимает брюк: боится потерять
солидность и уважение.
Он немножко сутулый, словно несёт на плечах что-то тяжёлое.
Гурька весёлый; всё у него просто. Что думает, то сразу и говорит.
Есть у нас ещё один человек - Любка. Мне про неё говорить трудно. Я в
девчонках неважно разбираюсь, они непонятные. А эта и вовсе.
Иногда совсем на мальчишку похожа. Бегает в трусах да в майке. На
прополке за ней не поспеть. Сено возить - Любка воз кладёт. На возу самое
трудное. И корову доить Любка умела не хуже взрослой. Ругалась так, что
даже мальчишки краснели. А иногда вроде что-то найдёт на неё. Напялит на
себя материну кофту жёлтую, обмотает шею бусами из рябины, цветов в волосы
натычет. Будь на дороге сто луж, она возле каждо
