Поволоцкая Ирина - Утка По-Пекински
ИРИНА ПОВОЛОЦКАЯ
УТКА ПО-ПЕКИНСКИ
Шестидесятники сдают. У нас у всех скоро полетят моторы.
- Ну, это не про нее. Она крепкая женщина. Из тех, что болеют,
а сами живут, живут и всех переживают. Дай Бог ей здоровья,
конечно. Просто она никогда не принимала таблеток, а тут
наглоталась.
- А я говорю - она упала. Сперва в зале у его гроба, а потом
она упала еще раз, когда спускалась с лестницы. Двое держали ее
под руки, и вдруг один споткнулся о ковер и отпустил ее, а
другой все равно держал, но она рухнула. Упала и потащила за
собой.
- Зато она сразу увидела тех, когда они пришли со своими
хризантемами, и велела сказать им, чтобы они убирались. Значит,
она хорошо видела и хорошо соображала. Она всегда хорошо
соображала, и за него тоже!
- Но и он не мальчик был. И не ангел!..
...И тут лицо Ярополка, его еще и звали Ярополк, повисло передо
мною. Ярополк был совсем не тот человек, о котором говорили
сейчас, хотя он тоже умер. Правда, давно. Так давно, что скажи
тогда, наступит время - и те дни будут так далеки от этих, из
которых оглядываюсь, мы бы и в возможности будущего усомнились,
но вот я оглядываюсь - и Ярополк передо мною с этим своим
чудным именем и заячьим лицом, в ярко-синем чешском пиджаке и
галстуке, где на пальме обезьянка, а ворот несвежей рубашки
давит мощную шею, и он расстегивает верхнюю пуговицу, Ярополк,
всегда-то ворот у него перекручен, лезет в карман пиджака и
сморкается. Он редко болел, а вот насморком страдал постоянно.
В самый неподходящий момент глаза слезились, а сам он бугрился
страданием: чихал, шмыгал носом, промокал, морщился. Аллергия
была неведома, и Ярополк всегда искал мятые платки по карманам.
Он был самым старым на курсе - ему исполнилось двадцать шесть.
Когда его лицо стало всплывать передо мною и не желавшая
вспоминать душа стала вспоминать, перед клеткой в зоопарке с
запертым в ней зайцем оторопь взяла, так не похож был косой на
зайчика, так по-звериному хмур, с такой тоской к пространству,
где, перекидывая наперед крепкие ноги, можно мчать, лететь,
скатываться, плутать и путать, и замирать, и снова лететь
быстрей волка, лисицы, собаки, мотался заяц по вонючему полу, и
жесткие усики дрожали от неисполнимого...
Разговаривал Ярополк с нестойким смешком, будто пятки ему
шекочут или жмут туфли. Вдруг он отпустил бороду. У него,
темно-русого, выросла рыжая борода. Пришлось сбрить, он ее
сбрил, а усы оставил, походил в усах, но и усы сбрил через
некоторое время. Потом он стал носить берет, синий, как пиджак.
От этого берета сердце ломит. Опять пришлось просить чеха из
соседней группы, демократа, как тогда говорили; деньги вперед -
иначе не везли. Он заплатил из стипендии, хотя, кажется, уже
числился помощником коменданта и получал зарплату. Когда
начались занятия после практики, он пришел в синем берете и с
тех пор ходил в нем, сбивая беретку на лоб, до лохматых бровей,
из-под которых глядел неспокойными своими глазами.
А вот самая красивая девушка нашего курса, которую он, по
общему мнению, смел любить, называла его Полкаша.
- Полкаша, фу! - говорила красавица Жанночка, беззлобно
отпихиваясь, когда он наскакивал на нее при всем честном
народе, и, уже заранее отступая и пряча лицо, схватывал
ручищами немыслимую талию.
- Отстань, Полкаша! Стоять.
Ярополк послушно приставлял к ушам растопыренные ладони, сгибал
крепкие ноги в коленках - умильное преданное лицо глядело на
Жанну. Игра была в том, что глаза в глаза он слушался и
повиновался. Она требовала
