Погодин Радий Петрович - Я Догоню Вас На Небесах
Радий Петрович ПОГОДИН
Я ДОГОНЮ ВАС НА НЕБЕСАХ
Повесть
Я не боюсь смерти. Не боюсь позора. Не боюсь казаться смешным. Я
боюсь дня. Боюсь города, где я нищий. Я боюсь нищеты. Город мой неопрятен.
Я просыпаюсь рано. Лежу и боюсь - страх свивается у меня под сердцем
во сне.
Начинает говорить радио. О перестройке. О катастрофах. Нынче многие
умирают в немыслимых катастрофах. Это лучше - по крайней мере не скучно.
Молодых жалко.
Включаю телевизор. Телевидение показывает катастрофы и видеоклипы.
Видеоклипы очень похожи на катастрофы.
За окном город. Он на грани истерики. Со всего украдено. От всего
откушено.
Мы станем сильными и подлинно великими, когда весь мир пройдет сквозь
нас. Мир уже прошел сквозь нас. Оставил холод в наших сердцах.
Я подхожу к окну, чтобы взглянуть на небо, далекое и голубое.
Говорят, оно в трещинах.
Старые немыслимые петербуржцы влачат по улицам ампирную мораль и
потому, что сами они уже далеко позади греха, тычут ею в лицо молодым.
Грех на медном коне обогнал стариков, обскакал орденоносцев и комсомол.
Дети его догонят и обратят в свою пользу. Старики не пускают детей. Но
понимают, что удержать их нельзя. Дети рвутся вперед. Старики пытаются
придержать их рассказами о войне.
Ко мне приходит писатель Пе, мой фронтовой друг. Он приходит не
каждый божий день, но все же часто. Он говорит: "Брось думать о небе. Ты
же сильный мужик. При стечении обстоятельств мог бы стать кандидатом наук.
Радуйся. Мы, старик, весело жили. Мы жили банкетно. Мы видели небо в
алмазах. Мы боролись за урожай".
Он говорит уже не так гордо: "Мы, не думай, не виноваты. Не бойся
дня".
И я повторяю себе каждое утро: "Не бойся дня. У тебя есть костюм,
есть ботинки".
Я надеваю костюм. Я выхожу.
Город мой неопрятен. Голубое небо над головой, говорят, дало трещину.
И древние боги заливают мои следы скудным своим половодьем.
- Ой, не ходи ты чужими дорогами, - говорят они мне.
- Да кабы знать, какие дороги наши.
И я иду на войну. И в детство, где я был богат. Под голубое небо,
пробитое пулями, но еще не потрескавшееся, как пережженная гербовая эмаль.
Поезд был сформирован в Бологом только до Чудова: запломбированный
пульман, цистерна, уголь, зачем-то коровы симментальской породы,
осоловевшие от свежего сена, присыпанного отрубями и солью. И пассажирских
вагонов два - старорежимные, зимние, с узкими окнами. Пассажиры - в
основном женщины с ребятишками-школьниками. В основном ленинградки. И
мужчин трое. Средних лет полувоенный с лобастым мальчиком-крепышом..
Путеец высокого ранга, осанистый, хорошо выбритый, с той отмытостью кожи,
которая бывает у людей, привыкших высыпаться и пользоваться парфюмерией.
Путеец вез девочку лет четырех. Третий - парнишка шестнадцати лет, у
которого ничего не было, кроме мучительной способности краснеть.
На станции Дубцы поезд стал. Серый от бессонницы машинист сказал,
вернувшись из станционного зданьица, что откатит в Малую Вишеру: мост
через Волхов разбомбили, в Чудово вот-вот войдут немцы. Кто-то из женщин
его осадил: мол, насчет немцев в Чудове - вражеская пропаганда - за такое
в висок получить можно.
Машинист посерел еще больше.
Полувоенный подтолкнул вперед своего лобастого сына, и они зашагали
по шпалам. Брюки у них были подвернуты, заплечные мешки хорошо подогнаны.
За ними потянулись женщины с кошелками и узлами. Поначалу их мотало от
рельса к рельсу. Они дергали своих ребят - получалось, что ребята
специально путаются у них под ногами. Потом движение наладило
