Почивалин Николай Михайлович - Цветут Липы
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
ЦВЕТУТ ЛИПЫ
Алексей принимает колхозников по личным водросам, я сижу в стороне,
наблюдаю за ним.
Если б проводились конкурсы самых веснушчатых, он, несомненно, завоевал
бы первое место. Веснушек на его щеках, носу, на лбу и шее, под ушами и на
мочках столько, что воспринимаются они как одна сплошная веснушка. Или,
точнее, как цвет лица эдакий огнисто-пестрый, ибо настоящими-то веснушками
кажутся редкие, белоснежно-мраморные звездочки чистой кожи. Зимой веснушки
бледнеют самую малость, с весны зацветают буйно, победоносно, - сейчас, в
довершение, они оттенены еще белизной нейлоновой, с растегнутым воротником
сорочки. В одном тоне и его глаза, зеленовато-карие и цепкие, и жесткие
рыжие волосы, после которых любая расческа напоминает немощно-беззубый рот
старика.
Перед самой войной мы вместе кончили одну и ту же десятилетку, да еще в
одном классе. Помню его длинным, нескладным, остриженным наголо, с
торчащими ушами. Потом помню его сразу после войны - году так в сорок
шестом - сорок седьмом, прихрамывающего, худого, с тоскливыми, злыми и
затравленными глазами.
Положение дел в колхозе "Новый свет", председателем которого он тогда
оказался, было из рук вон плохо; Алексей ломал голову, как поднять
подорванное войной хозяйство, как не то чтоб сразу облегчить, а хоть
вселить надежду на лучшее будущее у мужиков, молчаливо скребущих на
собраниях заросшие подбородки, у озлобленных баб, визгливо отказывающихся
работать за пустые палочки-трудодни. Сдается мне, что в ту пору даже
веснушки у него были не огненно-красные, а землисто-серые.
Так что, выходит, знакомству и дружбе нашей с Алексеем, считая и
школьные годы, поболее тридцати лет, и зову я его по имени, как и он меня,
по давней привычке; для всех же прочих он, конечно, Алексей Тимофеевич
или, еще короче и уважительней, - Тимофеич. Замечаю я, к слову сказать,
что обычное в молодости такое, по имени, вбращение в наши с ним годы
по-особому приятно и както подспудно обнадеживающе: будто это и не нам
еще, а другим под пятьдесят подкатывает...
Воды с тех пор утекло много. Алексей по-прежнему председательствует в
"Новом свете", - по счастью, кстати, избежавшем укрупнений и последующих
разукрупнений, - я изредка бываю у него и каждый раз обнаруживаю на селе
что-нибудь новое. То исчезла последняя соломенная крыша - больно уж
приметная была, у самого пруда, - и красуется вместо нее новенький шифер;
то поднялся, опершись на легкие колонны, Дом культуры; то побежали вдоль
порядка рогатые водоразборные колонки - совсем как на окраине областного
центра. Конечно, все это - внешние приметы, но и они говорят о переменах.
Не увидишь теперь и обросших щетинкой подбородков - разве что у неряхи
либо у старика, а те же голосистые бабенки, коли уж и зашумят, так по
совершенно противоположному поводу - если работы не дадут.
За эти годы Алексей раздался в плечах, погрузнел; хромота его стала
почти незаметной, зато весьма заметно округлился и выдался живот.
- Все техника виновата, так ее! - благодушно объясняет он. - Где бы и
пройтись, так некогда: машина да машина. Бывало, день за днем на своих
двоих рысцой носишься, вот он, живот-то, к хребтине и прирастал. Сын в
старье офицерский мой ремень сыскал - ну-ка, говорит, батя, примерь.
Опоясался - так до первой дырочки, веришь ли, целой четверти не хватает.
Ну ладно, если еще дождусь - по чистой спишут. А если заварушка какая,
призовут - тогда что? По пузу-то - полный генерал, а по вванию - л
