Почивалин Николай Михайлович - Офицерский Вальс
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
ОФИЦЕРСКИЙ ВАЛЬС
Поглядывая по сторонам, Тимофей Васильевич пересек железнодорожные
пути, вышел на привокзальную площадь. Что значит - весна и канун
праздника: толчея, ребята с девчатами в обнимку, с гитарами, не поймешь,
кто уезжает, кто провожает, а кто просто глазеет, как на фронтоне вокзала
электрики навешивают по деревянному планшету гирлянды разноцветных
лампочек. И над всей этой беспечной разноголосицей, суматохой, пестротой,
перебивая смешанный душок мазута, щебенки, горячего металла и чего-то еще,
стойко вокзального, непривычно чистый запах молодой травки, пробрызнувшей
на газонах, и крохотных листочков тополей, только вылупившихся из клейких
почек.
И от всего этого - от суеты, пестроты и тревожно щемящего духа
тополиной смолки - Тимофею Васильевичу, непонятно почему, стало вдруг так
грустно, что от его приподнятого настроения, от недавно пропущенной стопки
не осталось и следа. Да, выпил, потому что причина была! День изо дня, как
карась на горячей сковороде, подпрыгиваешь. Половину кирпича при разгрузке
побили - куда прораб глядел? Цемент вовремя не подвезли - хоть сам вместо
него в раствор ложись. В лучшей бригаде, у которой и вымпелы и премии, два
штукатура из-за бабенки друг дружке физии погладили - опять же ты, старый
чубук, виноват! Перед стройуправлением отвечаешь, под трестом ходишь, на
исполкоме райсовета в струнку вытягиваешься. Школа, больница, жилой дом -
жилой дом, школа, больница, как в колесе каком! Нулевая отметка, первый
этаж, третий этаж, - пока от фундамента до крыши подымешься, года опять
как не было.
"Давай, Тимофей Васильич!" "Смотри, Тимофей Васильич, предупреждаю..."
"Указать прорабу товарищу Любезнову Т. В...." А тут еще свое домашнее
начальство. Подожмет теперь губы, будет весь вечер в молчанку играть.
Галка фыркнет, подхватит свой светлый плащик и упорхнет - хахаль,
наверно, и сейчас уже на углу топчется.
Михаил, сочувственно подмигнув отцу, тоже удалится или уткнется в
книжку, и только один Ленька, лобастенький, с темными, как вишенки,
глазами, разбежится и прямо на руки. Этот нюхать не станет, чем от тебя
пахнет - "Красной Москвой" или "Особой московской", - ему ты сам нужен,
какой есть. И за то ему - гостинец будет!..
Спохватившись, не обронил ли, Тимофей Васильевич сунул руку в карман,
вытащил квадратную, обернутую целлофаном коробку, полюбовался: "Бон-бон",
вон как славно называется, по-русски вроде - динь-бом получается. Ему,
Леньке!..
Чуть припадая на правую ногу, Тимофей Васильевич выбрался из толчеи,
привычно оглядел пиджак и брюки:
не перемазался ли где? То же самое домашнее начальство напоминает: "На
стройке хоть нагишом ходи, а с работы, по городу, чтобы человек как
человек". Сама аккуратистка и его исподволь приучила - этого у нее не
отымешь... Все будто в порядке, шнурок вон только развязался, беда с этими
шелковыми шнурками, намертво вроде затянешь, нет - опять, как змейки,
расползлись.
Поставив ногу на бетонную основу изгороди, Тимофей Васильевич завязал
шнурок, мельком взглянул сквозь железные прутья. Там, в глубине
железнодорожного парка, на подсвеченной преждевременными огнями
танцплощадке шаркала молодежь. Машинально прислушавшись, Тимофей
Васильевич выпрямился, и тотчас что-то толкнуло его в грудь, приподняло от
земли; страшась этой странной, несущей куда-то легкости, он ухватился за
железные прутья, стиснув от сладкой боли зубы и ловя спокойный
меланхолический голос динамика:
В этом зале пустом
М
