Почивалин Николай Михайлович - Памятники
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
ПАМЯТНИКИ
Этот райцентр называется по-другому, но я про себя называю его
Рябиновым: рябины растут здесь почти у каждого дома в палисадниках, вдоль
узких районных тротуаров, стайкой сбегаются к светлому двухэтажному
особняку райкома партии. И сообразно времени года всякий раз на особицу
украшают поселок. Ранней весной - выкидывая крохотные узорные листья; в
начале лета - посвечивая восковым глянцем плотно посаженных, еще
по-родимому сморщенных ягод; осенью - то празднично полыхая литыми
гроздьями под тихим солнцем, то мокро блестя под дождем по первому снегу,
наконец, - алея в белизне, радуя глаз и отощавших на урезанном пайке
воробьишек. Тут невольно приходит на память превосходный рассказ
Александра Яшина; чем больше лет остается позади, тем чаще вспоминаю, как
покойная мать, тогда еще совсем молодая, варила в медном тазу свое любимое
рябиновое варенье - янтарное, сладко-горьковатое, как и сама жизнь.
На днях я снова побывал в Рябиновом. Октябрь в наших местах выдался
сухой, на редкость теплый; увесистые кисти рябины краснели так ярко,
горячо, что от них, казалось, вот-вот займется огонь, пойдет скакать с
дерева на дерево, тугим жаром сшибая поредевшие листья и обугливая ветки.
Любуясь, я вышел у райкома из машины и от удивления присвистнул. С краю
небольшой асфальтированной площади прежде стояла массивная трибуна.
Точнее, даже - некий сложенный из камня и на века цементом залитый
монумент: с широкими ступенями, на которых по праздникам выстраивалось
начальство чином поменьше, и с верхней площадкой, где стояло главное
районное начальство. И вот теперь трибуны не было, остатки ее - столбушок
кирпича с известковыми нашлепками - двое парней, разбирая, складывали в
наклоненный кузов самосвала; и, вовсе ликвидируя всякие следы ее, дедок в
ватнике шаркал метлой, в белесом прогретом безветрии дрожала рыжая
пыльца...
- Что ж такую красу и гордость порушили? - несколько минут спустя
спросил я Алексея Петровича, первого секретаря райкома партии. Высокий,
черноволосый, с узким веселым прищуром, он крупно шагнул из-за стола,
радушно потискал мне руку.
- А, дзот этот, катафалк! - Сверкнув великолепными зубами, он
удовлетворенно рассмеялся. - Два года уродище это глаза мне мозолило! А
нынче пораньше управились - черед наконец дошел. Не краса - памятник
чьей-то благоглупости!
Посмеиваясь, я промолчал. Не местный, да и по молодости своей Алексей
Петрович не мог знать своего давнего предшественника, а я-то его знал.
Коренастый, плотный, наголо обритый, в хорошо пригнанном защитном кителе и
хромовых саногах, он появлялся в колхозах внезапно, как гроза, холодно
распекал нерадивых председателей и бригадиров; те, потея и натужно крякая,
безропотно брали любые неисполнимые обязательства и, едва хлопала дверца
"Победы", облегчали душу негромкой едучей матерщинкой. Большинство
животноводческих ферм в ту пору обветшало так, что изнутри и снаружи их
подпирали бревнами, слегами, кирпич шел чуть ли не на вес золота, - как
раз в ту пору на площади в райцентре и был возведен этот монумент.
Действительно - памятник!..
Под запал, иронически насмешливо сказанное слово осело в памяти не
только у меня, но, оказывается, и у Алексея Петровича. Под вечер, после
того как побывали в двух хозяйствах, на обратном пути, он снова произнес
его:
- А хотите, я вам настоящий памятник покажу? Уверяю: не пожалеете.
Не ожидая ответа и ничего больше не объясняя, он крутнул баранку влево,
- только что выск
