Потупа Александр - Черная Неделя Ивана Петровича
Потупа Александр Сергеевич
Черная неделя Ивана Петровича
Не помню сам, как я вошел туда, Настолько сон меня опутал ложью. Когда
я сбился с верного следа.
Данте (Ад, 1, 10-12)
1
Божий дар свалился на Ивана Петровича Крабова внезапно и без
каких-либо серьезных оснований. Не наблюдалось перед этим многозначительных
знамений или вещих снов, напротив, все шло донельзя серо и обыденно. И даже
сколь-нибудь четкого желания обрести чудесное ясновидение у Ивана Петровича
никогда не возникало.
Произошло это глубокой осенью, в заурядное субботнее утро, когда Иван
Петрович имел единственное полуосознанное стремление подремать еще часок,
хотя внешние обстоятельства тому крайне не способствовали. Несмотря на
довольно ранний час, что-то около восьми, Анна Игоревна вовсю гремела
кастрюлями на кухне, и в этом шуме Иван Петрович сквозь полудрему улавливал
многообразные угрожающие нотки. Кроме кастрюльного перезвона, супруга
заполняла квартиру отнюдь не лаконичными нравоучениями в адрес их
пятилетнего сына Игорька, и жалкие ломтики прессованных опилок, именуемые
дверью, никак не защищали слух бедного Ивана Петровича. Дело клонилось к
тому, что никакого завтрака в отсутствие отца Игорек не получит - не видеть
ему завтрака, как своих собственных огромных ушей, которые он опять забыл
вымыть. Игорек слабо ныл, не улавливая тонкой связи между собственным
утренним аппетитом и затянувшимся сном отца, который, наверное, устал и не
хочет идти в свой садик, то-есть на работу.
Впрочем, нет, Игорек неплохо знал, что по субботам и воскресеньям они
с папой свободны от утреннего штурма автобуса. Но от его малолетнего
внимания ускользала важнейшая закономерность домашнего распорядка - каждую
субботу в полдевятого Иван Петрович должен был, независимо от погодных
условий и душевного состояния, идти во двор и заниматься зверским избиением
двух ковров и одной ковровой дорожки. Тяжелые и неуклюжие пылесборники с
синтетическим ворсом доводили Ивана Петровича до настоящего неистовства,
что, разумеется, увеличивало его славу великого умельца-выбивальщика. В то
утро Анна Игоревна имела все основания для недовольства - попросту она уже
не сомневалась, что в данную конкретную субботу раз и навсегда заведенное
ею расписание нарушится. Отсюда и глубокое смятение, которое никакими
силами не втискивалось в ее, в общем-то, доброе сердце и рвалось наружу,
претворяясь в звонкое кастрюльное аллегро.
Вот-вот Игорек с громкими криками ворвется в спальный угол
родительской комнаты, так называемой залы, и окончательно выдернет Ивана
Петровича из жалких остатков дремы. Да какая там дрема! Разве может
по-настоящему дремать человек, твердо зная, какую казнь приготовили ему
близкие?
Но в адском механизме Анны Игоревны что-то разладилось. Скорее всего,
Игорек забастовал, не желая получать заветный бутерброд ценой отцовского
покоя.
И тогда Иван Петрович услыхал решительные шаги супруги. Он сильно
зажмурил глаза, уткнулся носом в подушку и целиком погрузился в только что
родившийся светлый замысел - если сегодня удастся хоть немного нарушить
святое правило 8-30, то его можно будет нарушать и потом, а возможно, и
вовсе устранить из семейного обихода. На миг перед внутренним взором Ивана
Петровича мелькнула сцена прекрасного будущего без ковровых экзекуций, зато
в сопровождении надрывно поющего пылесоса. Мелькнула и исчезла в скрипе
прессованного ломтика и в прерывающемся от негодования голосе супруги:
- Дитя голодное плачет, а ему наплевать. Вставай
