Размахнина Валерия - Парадоксы Простых Истин
Валерия Размахнина
Парадоксы простых истин
(проза Эдуарда Русакова)
Простые истины самоочевидны, но именно они часто граничат с абсурдом.
Прагматическое жизнеустройство, столь характерное для нашего века,
основывается на доводах житейского смысла и соответственно сдвигает шкалу
ценностей. В существе своем это конфликт быта и бытия. Быт аккумулирует
зависимость человека от социума, бытие - потенции внутренней свободы,
суверенный мир личности. На пересечении этих векторов Эдуард Русаков строит
коллизии, которыми высвечиваются далеко не очевидные истины.
Первые его рассказы появились на рубеже 60-70х годов и в контексте
литературы тех лет - советской литературы - явно отклонялись от ориентаций,
которым надлежало следовать начинающему автору. Предпочтение отдавалось
эксплицитным текстам с идеологической определенностью. Рассказы Русакова
лежали в иной плоскости. Их содержательный смысл направлялся сюжетом, но не
совпадал с ним. Сюжет являл собою "случай из жизни", эпизод, даже житейский
курьез. Но за внешним действием всегда прочитывался второй план, который и
был целью повествования. Ранний сборник "Конец сезона"(1979) дает первое
представление об этом художественном принципе, у которого, кстати сказать,
есть глубокая традиция в отечественной и зарубежной литературе. Она
восходит к Чехову, Леониду Андрееву, Хемингуэю, Пантелеймону Романову" Это
вопрос не прямых влияний, а той ауры, которая естественно окружает развитие
жанра. Школа литературной классики весьма ощутима в творчестве Русакова.
Сборник открывается рассказом "Заповедник", где эскизно очерчен характерный
для него конфликт и тип героя. Впоследствии писатель не однажды вернется к
нему, варьируя и углубляя его смысл. Но в принципе он обозначен уже здесь,
на раннем этапе. Сюжет строится на столкновении бытового эпизода - и
экзистенционального момента, пережитого героем. Собственно, тут еще не
конфликт, а диссонанс, отмеченный ироническим акцентом: "осторожно подносит
ложечку с вареньем к пухлым губам, приоткрывает рот, и - проглатывает"
Ангел глотающий, ангел жующий" славная девочка, клянусь". Герой несколько
отстранен от фактической ситуации - он словно заблудился в чуждом
пространстве и благодарен славной девочке за спасительный исход. И это
могло бы разрешить проблему, переключив ее в сферу устроенного быта, если
бы душевный строй совпадал с бытовыми измерениями. Но "заповедник" "
непререкаемый ценностный мир, опора иного рода, момент возвращенной
подлинности: "Тогда я был маленький и всемогущий, и ничего не боялся. Почти
ничего. А сейчас я громоздкий и неуклюжий, я знаю все названия и ничего не
понимаю". Тогда мир был открыт в своих прямых значениях и смыслах, теперь
он зашифрован названиями, далеко не всегда совпадающими с их истинной
природой. "Среди детских неясных теней и отголосков" запечатлелось то
главное, что определило строй его души, не способной принимать эфемерную
видимость. Это и делает его житейски слабым, поскольку видимость успеха
вступает в противоречие с подлинностью внутренних состояний.
В повести "Театральный бинокль" метафорический "заповедник" проецируется
на бытовую коллизию и одновременно обретает черты универсального символа.
Сюжет развертывается в двух измерениях: достоверном и невероятном.
Достоверный погружен в быт, невероятный вынесен за его пределы. Бытовая
загнанность обычного, не преуспевающего человека дана на крайней черте, с
тем чтобы выявить пределы возможного компромисса. Человек живет под гнет
