Распутин Валентин - Не Могу-У
Валентин Григорьевич Распутин
НЕ МОГУ-У..
Мы с товарищем опоздали на электричку и сели на проходящий, взяв
билеты в плацкартный вагон. Плацкартные ныне потускнели - или оттого, что
возвращаться к ним приходится нам из купейных, а не подниматься, как в свою
пору, из общих, или, правда, по всем статьям опустилась железная дорога.
Этот, в который мы забрались, был замусорен, закопчен и как-то не
расположен к уборке. Проводнице, хорошенькой большеглазой девушке из
студенток, конечно, казалось в нем неуютно, и она, едва поезд тронулся,
скрылась, и больше мы ее за два с половиной часа не видели. Впрочем, и
поезд был не дальнего следования, под трехзначным номером - кто на такой
смотрит, кто к такому придирается? Лишь бы вез, а то ведь они, эти
недальнего следования, горазды и стоять.
Мы устроились на свободной скамье напротив старушки с книгой и
принялись осматриваться. Старушка читала без очков - это в ее возрасте надо
выделять как особую примету. Она держала толстую и разбухшую книгу на
коленях, наклонив аккуратно седую голову с широким гребнем в коротко
остриженных волосах. Губы ее пошевеливались при чтении, подвижное чуткое
лицо отзывалось той жизни, которая была в книге, с простодушным интересом.
На верхней полке над старушкой ворочался и косился на нас красивыми серыми
глазами на породистом длинном лице мужчина средних лет, одетый в спортивное
трико - черное с белыми полосами; полосы, впрочем, посверкивали и на
лысеющей голове. По его мнению, мы были несерьезные пассажиры: вдвоем с
одной сумкой, да еще к тому же отчего-то веселые. Веселье под хмелем понять
можно, а без хмеля оно подозрительно, особенно в поезде. Может быть, этого
пассажира сверху смущали наши три свободных руки, может, что-то более
серьезное, но мы ему явно не нравились.
Товарищ мой по своему обыкновению всем интересоваться поднялся и
обошел вагон. Когда он вернулся, сообщив, что в вагоне на удивление не
людно, и стал рассуждать, почему пассажир сейчас поредел (дело было в
сентябре), послушать его к нашему купе придвинулись любопытные - мальчик и
девочка лет пяти-семи, которых он успел за свой короткий выход чем-то
заинтересовать. Прервавшись, Олег (так звали моего товарища) полез в
карман, нашарил там шариковую ручку и расческу и протянул их ребятам. Те,
помявшись, взяли и, не зная, что с ними делать, остались стоять с подарками
в руках, оторопело поглядывая друг на друга. Мужчина наверху усмехнулся,
но, кажется, этот неумелый и искренний жест его успокоил - он отвернулся.
Старушка, приподняв книгу и делая вид, что не отрывается от нее, смотрела
на моего товарища с опасливым прищуром, боясь, как бы он не взялся
одаривать чем-нибудь подобным и ее. Мы все больше сходили за ненормальных.
И тут до нас вдруг донесся не то стон, не то вскрик, да такой бедовый
и тяжкий, что стало не по себе. Олег вскинулся:
- Что это?
- Это там дяденька плачет,- сказала девочка и показала рукой в глубину
вагона.
- Дяденька плачет? Чего он плачет?
- Его хмель давит,- баском пояснил мальчик.
Теперь, когда они заговорили, стало видно, что мальчик старше девочки
и кое-что знает в жизни.
Старушка оторвалась наконец от книги и, выглянув в коридор, со вздохом
подтвердила:
- Ой, надоел. Перед городом милицией припугнули, так затих. Теперь
сызнова.
- Не могу-у! - истошно взревел неподалеку голос.- Не могу-у!
- Чтоб ты сдох! - отозвался сверху мужчина в трико и возмущенно сел,
спустив над старушкой ноги.- Нет, дальше следующей станции ты у меня не
