Расул-заде Натиг - Дождь В Праздник
Натиг Расул-заде
ДОЖДЬ В ПРАЗДНИК
Ему тридцать один год, и дослужился он всего лишь до должности младшего
инженера в маленькой конторе ремонтно-строительного управления. В одной
полуподвальной комнате сидят вместе с ним бухгалтер, Роза-ханум, или тетя
Роза, как ее обычно все называют, толстая, пожилая женщина, питающая
болезненную слабость к старым, отжившим свое шляпкам и сумочкам, машинистка
Люба - молодая, несколько потрепанная годами и образом жизни, разошедшаяся год
назад с мужем, худая и грудастая женщина; и еще, зачастую, так часто, что их
смело можно причислить к обитателям этой комнаты, приходили посидеть сюда
прорабы и шоферы управления, так как другой подходящей комнаты кроме этой
управление не имело.
- Товарищ Ибадов, мы тут потихонечку,- говорили они младшему инженеру,
входя.
Ибадова это страшно нервировало - ведь не для шоферов же, в самом деле, он
ухитрялся достать лишний письменный стол и составить его со своим буквой " т
". По обе стороны от основания этого " т " стояло по стулу для посетителей, но
неизменно, словно на зло Ибадову, этими посетителями оказывались шоферы, не
знавшие куда себя деть во время вынужденных простоев на улице возле
управления. Когда они заходили, по обыкновению, громко разговаривая, и
бесцеремонно усаживаясь на его стулья. Ибадов болезненно морщился и нервно
хватался за трубку телефона, набирал свой же номер и говорил ненужные, строгие
слова, будто отчитывал подчиненного, и с важным видом, нахмурясь, уставив свои
выпученные глаза в бумаги, выслушивал частые гудки. Поначалу шоферы робели, и
уносили стулья в угол комнаты, и там переговаривались вполголоса, или играли в
домино, стараясь не стучать костяшками, но потом привыкли к грозному виду
новенького младшего инженера. А Ибадов после их ухода, ворча, снова брал свои
засиженные, лоснящиеся стулья и ставил их у стола. Стулья пахли
бензином и цементом. Особенно злило Ибадова, когда звонили машинистке. Он
снимал трубку, что-то бурчал начальственным тоном, и произносил подчеркнуто
сухо:
- Люба, вас спрашивают. Машинистка Люба брала трубку из его рук, касаясь
его пальцев своими, холодными, длинными, с ободранным маникюром, отчего у
Ибадова неожиданно подпрыгивало сердце, садилась на один из потрепанных
стульев и начинала долгий утомительный разговор, во время которого несколько
раз прощалась, но трубку вешала только на пятый или шестой раз. Ибадова это
злило. Злило потому, что Ибадову хотелось, чтобы было наоборот. Ему хотелось,
чтобы Люба брала трубку в приемной, робко входила бы в его роскошный кабинет с
кондиционером, и благоговейно произносила:
- Вас спрашивают, товарищ Ибадов.
А он бы тогда важно кивал головой - соединяйте, мол можно.
Однажды Любе позвонил молодой человек. Ибадов, подняв трубку, по
обыкновению, что-то неласково пробурчал про неуважение со стороны посторонних
лиц к рабочему времени служащих управления, и когда подошла Люба, в дверь
просунулся пожилой прораб и вызвал Ибадова в коридор. Выходя, он краем своего
чрезмерно оттопыренного уха уловил, как Люба тихо сказала в трубку:
- Да есть тут один, соплей накрахмаленный...Воображает много.
Ибадов понял, что это он накрахмаленный, и ему стало стыдно. Но выражение
понравилось и запомнилось накрепко, как бывает, когда засядет в голову
назойливый пошлый мотивчик, прилипнет к памяти, время, от времени всплывая и
раздражая.
И однажды, когда Ибадов, выручая знакомого инженера с соседней стройки,
обещал ему по телефону, как догадалась любопы
