Расул-заде Натиг - Шесть Дней В Венеции
Натиг Расул-заде
ШЕСТЬ ДНЕЙ В ВЕНЕЦИИ
Весть хоть и нельзя было сказать, чтобы неожиданная, ошеломила ее
радостно, и целый день, когда узнала и еще два, она жила отстраненная от всего
окружающего, беспричинно улыбавшаяся, ловила на себе удивительные взгляды,
что, впрочем, мало ее трогало - в августе предстояла на шесть дней поездка в
Венецию на международный симпозиум врачей-окулистов, из всего Союза ехали
четверо, и одна из этих четверых была Шафига-ханум, из Баку, заслуженный врач
республики, профессор, врач с тридцатипятилетним стажем за плечами. Да и то
сказать, кому же еще ехать на подобные симпозиумы, как не ей, врачу с огромной
практикой, имя которой было известно в научных кругах страны? Вот на ней и
остановили свой справедливый выбор в Минздраве, несмотря на то, и Шафига-ханум
это прекрасно знала-что многие врачи, менее заслуживавшие этой поездки, из
кожи вон лезли, пустили в ход все свои мощные связи, лишь бы поехать на
симпозиум, и она, зная как много на свете значат ценные связи и знакомства,
склонна была думать, что, несмотря на все ее заслуги, которые, конечно же,
приняли во внимание, ей все-таки здорово повезло насчет поездки, и теперь
Шафига-ханум вот уже третий день, после того, как ей сообщили, что ее
кандидатура одобрена и утверждена в верхах, ходила ошпаренная радостью, со
всех сторон разглядывая, ощупывая свое необычное везение, привыкая к мысли,
что в августе ей предстоит поездка в сказочную Венецию. Она была страстная
путешественница, и будь возможность, объездила бы весь свет, и поездка в
каждую новую для нее страну, где она еще не бывала, представлялась ей огромным
счастьем. Одно омрачало радость - старшей ее сестре, которой было уже
восемьдесят три года, и которая была намного старше ее, Шафиги, с каждым днем
становилось все хуже, и по всей видимости, хотя старуха пока и передвигалась,
правда с трудом, по квартире, через непродолжительное время она уже
окончательно сляжет; и лекарства тут были бессильны-нельзя вылечить того, кому
приспела пора умирать. И как человек, немало поживший и повидавший,
Шафига-ханум не могла слишком сильно горевать по поводу того, что всем людям,
в том числе и ей самой, рано или поздно предстоит. Конечно, ей жаль было
сестры, и жалела она ее даже не как сестру старшую, а скорее, как мать, потому
что та и заменяла с самого раннего детства безвременно скончавшуюся мать для
Шафиги-ханум, и с детства привыкла Шафига называть ее не по имени, а Большая
сестра и до сих пор именно так к ней и обращается. И тем горше ей было
сознавать, что жить сестре остается недолго, но тем естественнее и
представлялась ей смерть большой сестры-чего уж там, ей самой шестьдесят два
стукнуло, и разве не естественно в таком возрасте терять родителей? Дай бог
всем столько прожить, сколько прожила ее Большая сестра, но тут уж ничего не
поделаешь-срок ей пришел на земле, хоть и горько это сознавать...
Сама она была еще довольно крепкой и энергичной женщиной, эта
Шафига-ханум, и, скажем, о том, чтобы уйти на пенсию и не думала, к тому же
очень уж привыкла она к своей больнице за тридцать с лишним лет, и начальство
ее не беспокоило на этот счет, как водится в некоторых иных учреждениях -
отработал свое, дай другим поработать, уступи место новому, молодому
поколению-может, от того и не беспокоило, что опыт Шафиги-ханум часто
пригождался в экстренных случаях, каких в практике окулистов бывает немало, и
Шафига-ханум, крайне редко выходя на бюллетени, добросовестно работала;
