Романов Пантелеймон Сергеевич - Культура
Пантелеймон Сергеевич Романов
Культура
Конторщик чугунолитейного завода Кирюхин сидел в пивной с товарищем и
жаловался ему:
- Почему, скажи, пожалуйста, по устройству государства мы вперед ушли,
может, на тысячу лет вперед, а по образу жизни - сзади всех? За границей,
говорят, рабочего и не узнаешь: в шляпе, в манжетах ходит. А у нас!... Ведь
иной хорошее жалование получает, сам бы мог одеться, семью приодеть,
комнатенку, скажем, убрать, картину какую ни на есть повесить. Так нет! Не
тут-то было. Все только на водку идет. И так жили прежде чумазыми, так
чумазыми и остались. А грубость нравов какая!... Чтобы он тебе вежливо ответил
или, скажем, извинился по-культурному как-нибудь, так он, мать его, скорей
удавится. По-благородному поступать - для него для него вроде как стыдно, как
будто себя унижает. А вот безобразничать да в отрепьях ходить - это ничего.
- У нас на это не смотрят, - сказал приятель.
- Намедни про Америку читал, - суккины дети! Ну прямо как господа. Шляпу
наденет, чистота, на окнах занавески! Потому - порядок такой. Будь у тебя хоть
два гроша в кармане, а уж гапельки на шею или манжеты на руки ты обязан
нацепить. Вот взять хотя бы меня сейчас: жалованье я получаю ерундовое, а ведь
погляди, пожалуйста, все как следует: брюки клеш, перчатки, башмаки с
шнуровкой. А домой нынче поеду, граммофон везу, занавески на окна, жене
шляпку. Ведь вот оборачиваюсь. Зато из всей нашей слободы кто культурно живет?
Один Кирюхин. Намедни, в воскресенье вышел - сам в перчатках, жена в пальте,
перед встречными извиняюсь. Даже самому чудно, сейчас умереть!
Кирюхин расплатился, надел перчатки и вышел. Так как вдвоем выпили десять
бутылок, то извиняться Кирюхину приходилось на каждом шагу.
- Во! - крикнул он. - Сейчас меня вон та морда толкнула, тут бы ее крыть
надо почем зря, да в зубы хорошенько двинуть, а только извинился.
- И как это ты терпишь?
- Как терпишь... вот терплю. Зато, опять повторяю, спроси, кто во всей
слободе самый культурный? Кирюхин. Ну-ка, отстань немножко.
Приятель остановился. Кирюхин отошел от него шагов на пять и крикнул:
- Видно издали, что я конторщик?
- Не узнать. Прямо господин и господин.
- То-то, брат. А вот летом котелок надену - ахнешь.
Севши в вагон, Кирюхин долго укладывал на лавочке вещи - граммофон,
занавески, коробку со шляпой - и все говорил сам с собой. Потом подсел к
какому-то человеку в шубе с каракулевым воротником и сказал:
- Вот домой еду, всякой всячины везу. Ведь у нас как: жалованье получил -
половину пропил. А я за весь месяц только разок пивка выпил, зато, сам видишь,
как хожу? И жену заставляю. Небось со стороны и не видно, что я конторский
служащий?
Сосед посмотрел на него и ничего не сказал.
Кирюхин вынул щеточку с зеркальцем и, сняв шапку, начал зализывать щеткой
вверх мокрые, вспотевшие волосы.
- Но с женой - беда... мука мученская! -сказал он, держа щеточку и
зеркальце в руках и взглянув на соседа. - Потому нашего брата к культурной
жизни приучить - все равно что свинью под седлом заставить ходить. Ведь вот
хоть та же жена. Другая бы Бога благодарила, что у нее муж такой - впереди,
можно сказать, всех идет. А у нас каждый божий день ругань, чуть до драки не
доходит. Хорошо еще, что она у меня тихая, а то излупил бы как сидорову козу.
Вот как я ее возненавидел - прямо сил нет. В городе посмотришь - барышни все в
шляпках, ноготки чистенькие, - ну, культура, одним словом, чистой воды. А эта,
сволочь, подоткнет грязный подол, рукава засучит
