Ропшин В (Савинков Борис) - Конь Вороной
В. РОПШИН
(Борис Викторович Савинков)
КОНЬ ВОРОНОЙ
Повесть
Содержание:
Предисловие к русскому изданию
I II III
________________________________________________________________
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Повесть эта была написана мной за границей, в 1923 году. Я описывал
либо то, что пережил сам, либо то, что мне рассказывали другие. Эта
повесть не биография, но она и не измышление. Первоначально я хотел ее
озаглавить "Федя", потому что Федя, мне кажется, является главным ее
героем. Федя, не разумеющий, почему он борется против большевиков, и в то
же время ненавидящий их, был везде, на всех фронтах, во всех "белых"
армиях, во всех "зеленых" отрядах и в каждой тайной организации. В нем
воплотились его же слова: "Неизвестно за что воюем"... Это "неизвестно за
что воюем" владеет и Жоржем, владеет и Вреде. "За Россию"... Но за какую
Россию? "Ведь те и другие - мы"... Только один Егоров твердо знает, за что
проливает кровь. Но Егоров весь в прошлом. Ему чужда новая, рождающаяся в
России жизнь.
Субъективно, конечно, все правы. Правы "красные", правы "белые",
правы "зеленые". Поэтому я и назвал повесть не "Федя", а "Конь вороной":
"И вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей". Меру,
то есть непоколебленные весы. Ибо чаши весов не колеблются оттого, что
Жорж, или Вреде, или Федя не ведают, что творят.
Но объективно правы либо те, либо другие, - либо красные, либо
противники их. На этот вопрос моя повесть не дает прямого ответа. Но он
ясен. Народ, миллионы крестьян и рабочих, - не с Жоржем, даже не с Грушей.
И субъективно непоколебленные весы - объективно склоняются одной
своей чашей, той, на которой "последняя и решительная" борьба за жизнь и
благоденствие трудового народа. То есть не чашею Жоржа.
Б. С а в и н к о в
(В. Р о п ш и н)
Сентябрь 1924 г.
Внутренняя тюрьма
"...И вот, конь вороной, и на
нем всадник, имеющий меру в руке
своей".
Откр. VI, 5
"...Кто ненавидит брата
своего, тот находится во тьме, и
во тьме ходит, и не знает, куда
идет, ибо тьма ослепила ему
глаза".
Иоанн, II, 11
I
1 ноября
Очень хотелось спать, но я сделал над собою усилие и приказал
привести Назаренку. Он вошел высокий, в желтой кубанке, и стал на пороге
во фронт.
- Садись.
- Постою, господин полковник.
- Садись, вот здесь, напротив меня.
Он для приличия потоптался у двери. Потом сел на краешек стула.
- Ты рабочий Путиловского завода?
- Так точно.
- Я взял тебя на бронепоезде "Ленин"?
- Так точно.
- Что я сказал тогда? Повтори.
Он задумался и поднял глаза.
- Вы сказали, что каждый может служить; кто не хочет, того
расстреляют...
- Нет. Я сказал: кто хочет, служи, а кто изменит, того повешу... Так?
- Так точно.
- А теперь я знаю, что ты коммунист.
Он вздрогнул.
- Сознавайся, кто еще в комячейке?
- Не могу знать, господин полковник.
- А что с тобой будет, знаешь?
- Воля ваша.
- Хорошо. Ординарцы!..
Он хотел что-то сказать и даже привстал со стула. Но вошли Егоров и
Федя.
- Ординарцы! Полтораста плетей!
Когда его увели, я, не раздеваясь, лег на кровать. И сейчас же, в
темном тумане потонули и Назаренко, и длинный переход на морозе, и
сосновый, запорошенный инеем бор, и багрово-желтая дубовая роща, и скрип
седел, и гнедая кобыла Голубка. Но за стеною свистнуло и упало что-то, и
сильно и равномерно стал содрогаться воздух.
- Господин полковник!
"Сорок два... Сорок три... Сорок четыре..." Сон прошел. Стало душно
лежать здесь, в жаркой комнате, в чужом доме, у незнакомого и
