Рубина Дина - Любка
Дина Рубина
Любка
Ноги у Любки гладкие были, выразительные и на вид - неутомимые, хотя на
каждой стопе вдоль пальцев синела наколка "Они устали"... Надо же - щеки
впалые, плечи костистые, живот к спине примерз, а ноги - даже странно - что
там твоя Психея!
- Одевайтесь, пожалуйста, - сказала Ирина Михайловна и, глядя, как
торопливо и зябко путается девушка в лямках рубашки, размышляла.
Надрывная татуировка Ирину Михайловну не смутила. Она второй год сидела
в заводской медкомиссии, навидалась за это время всякого, понимала, что
детство и юность у человека не всегда протекают на стриженых газонах. Любка
держалась скромно, глядела порядочно, пальцы ног на осмотре стыдливо
поджимала.
Ирина Михайловна дождалась, пока она оденется, бестолково выворачивая
туда-сюда рукава куцей зеленой кофты, и позвала ее в коридор.
- Послушайте... Люба... - она заглянула в лицо девушки. - Вы не
представляете, какой это тяжелый хлеб - труд обдирщиц. Через месяц вы рук
своих не узнаете, сплошные будут рубцы и ожоги...
Любка настороженно помалкивала, соображая, какого рожна заботливой
докторше надо.
- Не пойдете ли няней ко мне? У меня ребенок, восемь месяцев. Сидеть
некому, положение тяжелое... А я... я вам шестьдесят рублей буду платить...
Похожа была докторша на воспитанную девочку из ученой семьи.
Некрасивая, веснушчатая. Нос не то чтобы очень велик, но как-то вперед
выскакивает: "Я, я, сначала - я!" И все лицо скроено так, будто тянется к
человеку с огромным вниманием. Губы мягкие, пухлые, глаза перед всеми
виноватые. На кармашке белейшего халата уютно вышито синей шелковой ниткой:
"И.М.3.".
Ах ты, докторша... Ну нянькой так нянькой...
Любка собрала лоб гармошкой и сказала:
- Прикину. Адресок пишите...
Две-три улочки двухэтажных домов вокруг базарной площади, почтамт, пять
магазинов в дощатых будках да несколько десятков бараков - этот городишко
лепился к металлургическому комбинату и был его порождением. И небольшая
санчасть, куда по распределению после института попала Ирина Михайловна,
тоже относилась к комбинату.
Стоял сентябрь пятьдесят первого, жесткие душные ветры летучим песком
продраивали насквозь каждый переулочек.
Собственно, распределиться после института можно было удачнее,
следовало только вовремя взять справку о беременности. Но мама - а она была
человеком мужественным и властным - сказала своей бездумной дочери: "Как ты
не понимаешь, Ирина! Сейчас захолустье для нас - спасение... Ничего.
Подхвати живот, поедем".
К тому времени прошло два года, как серый, чесучовый, безликий в окошке
сообщил, что отца перевели в другой лагерь без права переписки. Передач не
принимали. Маму давно уже уволили из госпиталя, где она заведовала
неврологическим отделением, жили они на Иринину стипендию, поэтому будущая
Иринина зарплата представлялась поводом к дальнейшему существованию.
Так что подхватили живот и прибыли "по месту распределения".
В кирпичном доме им дали комнату - приличная комната, метров
двенадцать, в квартире с одной соседкой, и кухня большая, даже ванная с
титаном есть - чего еще! Все прекрасно, все прекрасно... Ирина Михайловна
проработала три месяца и ушла в декрет. Сонечка родилась в той же санчасти.
А что, да почему, да от кого - это никого не касается. Глубоко личное
дело...
Главное, с мамой ничего не было страшно, она умела все - перелицевать
пальто, торговаться на базаре, сварить из пустяка борщ, нашить пеленок из
рваного пододеяльника - вероятно, для этого в свое время она окончила
