Ряжский Григорий - Четыре Любови
Григорий Ряжский
Четыре Любови
Повесть
Григорий Ряжский родился в Москве в 1953 году. Окончил Московский горный
институт. Кинопродюсер, сценарист. Прозу начал писать в 2000 году. Рассказы
печатались в русскоязычной прессе в Канаде, а также в журналах "Киносценарии",
"Playboy", "Урал", "Нева".
Публикуемая вещь является дебютом автора в жанре повести; в нашем журнале
он выступает впервые.
Ле-ев!.. Лев Ильи-и-и-ч!.. Лё-ё-ва-а!
Был десятый час вечера, между двадцатью пятью минутами и половиной, и
солнце по обыкновению коснулось в этот момент торца левого столба, что у
ворот, того самого, откуда начинался штакетник. Лёва знал, что еще самая
малость - и оно присядет на край забора, на минутку, не более того, потому что
еще через мгновение начнет заваливаться ниже, к верхней сучковатой
перекладине, а потом - и ко второй, нижней, той, что почти у земли. Но к этому
моменту отсюда, со второго этажа дачи, из его, Лёвиного кабинета солнца будет
практически не видно. Там его перекроет куст красной смородины, последний из
тех, что сажала Любовь Львовна, Лёвина мать. И хотя она обычно лишь руководила
посадкой, в семье заведено было считать, что главный по растениям, как,
впрочем, и во всем остальном, - она. Лев Ильич любил эту ежегодную свою летнюю
повинность - нет, не сажать и копать, а вообще - проживать с матерью и семьей
дачный кусок жизни. Это было его любимое время, особенно в конце июня, когда
солнечный диск перед самым закатом внезапно загустевал розовым, и в момент
касания о небо, в той самой недолгой точке, совпадавшей с воротным столбом,
горизонт тоже становился розовым, однако уже не таким густым и сочным. Лёва не
посвящал в свою поэтическую тайну (вообще-то вполне профессиональное знание:
всякий киношник осведомлен о получасовом освещении, на профессиональном
жаргоне - "режим", когда дважды в сутки небо розовеет, и надо успеть снять
самый красивый кадр) никого, даже самых близких: жену Любу и падчерицу, тоже
Любу, Любочку, или, как называли ее в семье, - Любу Маленькую. Наверное, если
бы Любовь Львовна в те годы, еще до своей неизлечимой болезни, знала об этой
романтической причуде сына, она не стала бы каждый раз настаивать на
непременной жизни на даче с мая по октябрь с предъявлениями доказательств
пошатнувшегося за последние двадцать лет здоровья и отдельно - состояния
многочисленных "нервных путей". По той же причине ревнивой материнской
зловредности она никогда не называла внучку-падчерицу Любой Маленькой. В этом,
по ее мнению, скрывалась излишняя ласковость, совершенно не пригодная к
употреблению в непростой и без того системе семейных коммуникаций, шатко
балансирующих в узкой зоне относительного мира, туго зажатого между
бесконечными свекровиными обидами и последующими их утрусками и усушками при
постоянном Лёвином посредничестве. Заменителем Любы Маленькой, таким образом,
в Любовь Львовнином лексиконе являлось слово простое, упругое и незамысловатое
- Любовь. Просто Любовь, невесткина дочка и ничего больше - этакое сочетание
строгости, дистанции и прохлады. При этом собственное имя в сравнительное
рассмотрение не принималось. Само по себе, отдельно от отчества оно в расчет
не бралось, и поэтому было неделимо и неразрывно связано с именем Лёвиного
прадеда, Льва Пантелеймоновича Дурново, того самого, из тех Дурново, что и при
царе, и при Временном правительстве, да, кажется, и потом...
Жена Лёвина, Люба, так в Любах у свекрови и ходила, при этом хотя и не
была переведена ею в разряд
