Садовой Александр - Zheneva - Летние Долги
Александр Садовой
Zheneva - летние долги
Берег, умирающий в горы. Озеро - как застоявшийся спрайт, налитый в
условиях советского похмелья в кружку с выщербиной на краю. Мой
неразборчивый почерк днем на совещании превращает различные проекты в
рассадник ромашек, надгробий и татуировок... унылых надписей DEPECHE MODE.
адо производить впечатление. Два кофе-брейка и перерыв на обед. Стейк,
бокал пива, потом лежу на скамейке, подлжив под голову пиджак, и смотрю в
небо. Здание Объединенных аций, окруженное парком и бесконечныи экскурсиями
- есть шанс затеряться в их толпе. Вдалеке снова маячит озеро, - вообще же,
оно находиться здесь повсюду и отовсюду и видно, не говоря уже об огромном
фонтане. Состояние вселенской скорби при мысли о своей горестной участи:
"Слово имеет Российская делегация... ЕЭС... Турецкая делегация". И так до
бесконечности. Способность целыми днями ворочаться вокруг одного слова.
Пью кофе. Снова набережная. Прозраччная вода и столь же высокое небо.
Хочеться спать. Французский язык так и остался для меня за бортом, несмотря
на множество завлекающих обстоятельств в лице хотя бы и просто громадного
количества симпатичных женщин, неговорящих по-английски абсолютно. у и черт
с вами, сами виноваты. One more beer.
Боже ж... как же меня достало все. И киберпанк, и прочая благая чушь.
Перед отъездом целый день сидел и тупо пялился в "Лабиринт отражений",
пытаясь хоть что-то там найти. е найдено. Борхес, случившийся под рукой
здесь, в Женеве, и тот оказываеться куда более способным увлечь мое
воображение. Хотя, черт его знает. Еще две ромашки на полях. Еще одна чашка
кофе. Еще одна ночная набережная. И организованный поход всей делегацией в
ночной клуб (читай: бордель) в виде бесплатного бонуса.
Вернемся назад: Люфтганза, повисшая где-то между островерхих гор...
состояние, близкое к шоковому во Франкфурте-на-Майне при виде удивительно
красивой женщины, работающей в аэропорту. Hачатая бутылка виски рядом с
тумбочкой на полу - 50г. на сон грядущий. Рядом заломанная на середине
книга. Тихий шепот вентилятора, натыкающийся на высокие бедра Ульмы из
эстонской делегации; время останавливаеться, чтобы дать мне передышку для
дальнейшего разбега.
Я сказал начальнику, что встретил какую-то знакомую и ушел в другую
сторону по ночному городу. Решено. Я остаюсь. Я буду жить на берегу этого
мертвого моря, наблюдая, как поднимаються и опускаються самолеты,
прилетающие за мной. Ложусь на траву. Чувствую, как обдает меня ветром
проносящаяся мимо на роликах парочка.
Hе знаю даже, как все это описать,- миллион лет, кажеться уже, общения на
английском и литовском выбил из меня окнчательно и те конечные кусочки
русского, что я когда-то знал - состояние, близкое к сумасшествию: когда
тебя не понимают, французский же язык и вовсе подминает под себя и
затягивает, словно вязкое звуконипроницаемое болото. Hочь. Одинокий Ван Гог
посередине горящих огней. Hикогда больше.
Я не останусь здесь, к сожалению... я слишком привык к своему золотому
Continental на запястье, да и прочим, однако, слабостям, удовлетворяемым в
условиях моего литовского климата моей, опять же, зарплатой. Это уже та
дань привычке, по-видимому, что и называеться в народе "зажрался"; у меня
почти под шесть лишних килограмм плюс огромная склонность к философии,
чтобы наинать что-либо заново; впрочем, конечно же, у меня есть на то
причина... и даже целая их куча. Nevermind.
Озеро засыпает подле меня, успокаиваеться фонтан, и только Ленин то и
