Савицкий Дмитрий - Западный Берег Коцита
Дмитрий Савицкий
Западный берег Коцита
Я знал Натана Эндрю, когда он еще был женщиной.
Дело было в России, на даче. В дальних комнатах варили варенье, на
ослепшей от солнца странице сидел кузнечик, по окраине слуха глухо стучал
товарняк. В середине лета в Подмосковье иногда наступает безвременье. Кажется,
что так было всегда - чистое небо с забытым над прудом облаком, горячая
садовая листва, хрусткий гравий дорожки. Книга, скучающая в сетке гамака,
конечно же, оказывалась "Анной Карениной", порезы лечились подорожником,
доносившиеся из купальни крики были приглушены не расстоянием, а дырой во
времени. Крикнешь, и крик твой, не успевая разрастись, исчезает в лазурных
трещинах.
Власть, газеты, радиобред, городские сплетни - все это отсутствовало.
Гроза надвигалась из-за Успенского, театральная, хорошо отрепетированная
гроза. Ветер задирал клетчатую юбку скатерти, опрокидывал молочник. Свирепый
шмель ввинчивался в тугой воздух, но не мог сдвинуться и на миллиметр. Запах
поднятой пыли и беспартийного электричества заливал округу. Хлопали окна
мезонина, и все еще сухие молнии сыпались за дальний луг.
Я снимал комнату с выходом в сад, а Натан Эндрю, в те времена Наташа
Андреева, был, была, были неуклюжей восемнадцатилетней девицей, пасшейся между
верандой и малинником: короткие мокрые после купания волосы, исподлобья
тяжелый взгляд. Мы куда-то отправлялись на велосипедах, горячо дышал сухой
ельник, от рябой светотени кружилась голова. Наташа готовилась в институт и
привидением бродила светлыми ночами меж яблонь: ситцевый сарафан, учебник в
руках. Велосипедные поездки, вечерние купания в парной пресной воде под
аккомпанемент лягушек, прогулки через луг к заброшенной церкви, ночное
одалживание друг у друга сигарет, спичек, электроплитки ни к чему не привели.
Я был дик, занят самим собою, мантрамами, кундалини, праной, самиздатовским
буддизмом, самодельным дзеном.
Потом дыра во времени затянулась, оказалось, что мы уже в августе,
понаехали родственники хозяйки, и вечерами в саду составляли теперь вместе
столы, появлялась закуска, водка, крепкоголовый майор в выцветшей майке терзал
шестиструнку, и работе моей пришел конец.
Накануне отъезда, вечером, Наташа зашла, как обычно, выкурить сигарету,
поболтать ни о чем, покачаться в старом кресле-качалке. Ушла она под утро, и,
хотя мне совершенно нечего вспомнить, я готов присягнуть, что была она все же
особой женского пола.
Теперь, через одиннадцать лет, передо мною стоял наглого вида блондин в
рубашке поло и джинсах в обтяжку. Татуированный коробей дрожал на бицепсе,
золотая серьга была продета в мочку уха, американский паспорт торчал из
кармана. Я, конечно же, слышал, что она или он эмигрировали лет на шесть
раньше меня к богатым бруклинским родственникам, но я и понятия не имел, что
деньги торговцев мехами пошли на ставшее рутинным хирургическое вмешательство
в замыслы Творца.
Все это было объяснено кривыми полусловами на пути к переполненному
японцами бару. Позже я узнал, что новоиспеченный Натан Эндрю подвергся
остракизму. Бруклинская родня не могла смириться с метаморфозой.
"Но даже если бы они и смирились, - мрачно улыбался Натан, - что толку?
Ведь, чего доброго, потребовали бы сделать обрезание..."
Натана привез мой старинный приятель Илья. Косолапый, сутулый, из тех, про
кого говорят "неладно скроен, да крепко сшит". Когда-то он был чемпионом по
боксу в легком весе. С тех пор к нему приклеилась кличка Муха. Жил он, на том
берегу Коцита, в Мос
