Садовской Борис - Пшеница И Плевелы
Борис Садовской
Пшеница и плевелы
Роман
Пожалуй, лучше всех о Борисе Александровиче Садовском (1881 - 1952)
написал Ю. И. Айхенвальд в давней книге "Слова о словах" (1916). Критик
отметил главные черты стиля писателя: тщательное и любовное воссоздание
родной старины во всех ее мелочах ("умудренность в отошедшей жизни", как
выразился в письме Садовскому Е. Я. Архиппов), некоторую ироническую
остраненность, духовный консерватизм и мистический оттенок, разлитые во
всем его творчестве.
"Мечты о былом для многих имеют неодолимо обаятельную прелесть, и
многих тянет поглядеться в бездонный его колодезь: не мелькнет ли на дне
собственный темный образ", - формулировал свое восприятие исторического
жанра в 1906 году Садовской в статье "Чувство прошлого в поэзии графа А.
Толстого". Все сказанное Айхенвальдом можно, в принципе, отнести к
позднейшему творчеству Садовского, сохранявшему стилевое и идейное
единство. Но изменился масштаб. "Былые мои интересы перед нынешними
то же, что горошина перед солнцем. Форма одна, но в содержании и в размере
есть разница",- писал Садовской в декабре 1940 года К. И. Чуковскому.
Основанием для пересмотра и переоценки своей жизни и всего пути России
стал страшный личный опыт, положившийся на кровавую русскую историю XX
столетия. Осенью 1916 года тридцатипятилетнего писателя разбил паралич -
следствие сухотки спинного мозга из-за перенесенного сифилиса. Несколько
месяцев спустя рухнула Российская империя. Для человека правых убеждений,
"голубого монархиста", как именовал себя Садовской, катастрофа была почти
апокалипсическая. Крах собственного тела и гибель России, совпавшие во
времени, привели к тому, что Садовского дважды вынимали из петли. Попытки
найти опору в Канте, Шопенгауэре, даже в антропософии ни к чему не привели.
Спасение Садовскому дал не доктор Штайнер, а православие, чтение Библии и
творений Святых Отцев, тщательное исполнение всей церковной обрядности.
Свои испытания Садовской принял не только как заслуженную кару за
прошлые грехи, но и как следование "путем зерна", которое, по евангельскому
изречению, "аще не умрет, не воскреснет".
Из дома родителей в Нижнем Новгороде Садовскому в конце 20-х удалось
перебраться в Москву, где он поселился в подвале под алтарем Красной церкви
Новодевичьего монастыря, превращенного в филиал Исторического музея. В
упомянутом уже письме Чуковскому он сообщал:
"Я ходить не могу и руками владею не свободно; в остальном же
сохранился. И только в этом году завел очки для чтения. Живу под церковью в
полной тишине, как на дне морском. Голубой абажур впечатление это
усугубляет. Встаю в 6, ложусь в 12. Женат с 1929 года и вполне счастлив. У
нас четыре самовара (старший - ровесник Гоголя), ставятся они в известные
часы и при известных обстоятельствах. Жена моя знала когда-то латынь и
Канта, но теперь, слава Богу, все забыла. Зато и пельмени у нас, и
вареники, и кулебяки! Пальчики оближете.
Радио осведомляет меня о внешней жизни по ту сторону Кресла".
Вяч. Вс. Иванов как-то заметил: "Есть мистический смысл во многих
жизнях, но не всеми он верно понимается. Он дается нам часто в
зашифрованном виде, а мы, не расшифровав, отчаиваемся, как бессмысленна
наша жизнь. Успех великих жизней часто в том, что человек расшифровал
спущенный ему шифр, понял и научился правильно идти". Садовской чувствовал
это, стараясь понять высший смысл ниспосланных ему испытаний не для того,
чтобы приспособиться к жизни, текущей за стенами монастыря, а чтобы
