Самофалов Леонид - Звездочёт
ЛЕОНИД САМОФАЛОВ
ЗВЕЗДОЧЁТ
Старший участковый инспектор Кузьма Николаевич Буграев проснулся среди ночи. Он и раньше просыпался ночами, но тогда обычно слышал ровное дыхание жены. Сейчас – тишина.
Значит, Валя тоже к чему то прислушивается. Значит, что то разбудило их разом.
Что именно? Как выглядит? Откуда взялось? Ничего не ясно. А темень темная… Форточка открыта…
В доме кроме них – никого. Валя подкармливает и собак приблудных, и кошек облезлых, и пташек залетных, но в доме животных не держит: запахов некоторых не переносит. И в доме чистота, можно сказать, стерильная.
Так, ну а что же их разбудило то?
Должно быть, какой то звук.
Какой? Где источник? Внутри дома? Снаружи?
Мышей у нас не водится; по крайней мере, не замечалось. Даже тараканов. Звук мог донестись через форточку только с улицы.
Может, лист усохший с дерева в палисаднике сорвался и скребнул по стене?
Капля дождевая в окошко тенькнула? Пробежал кто нибудь мимо дома? Если да, то собака. Потому что топот бегущего человека и теперь еще был бы слышен: о отменно тихо в селе. Даже ветер не шелестит листьями.
А вот вчера, когда он из райцентра возвращался, так ох как дуло! И дуло, и песок на тракте и проселках вихрило, и в селе по улицам его гнало. «Москвич» след было посреди улицы оставил, но только он, Кузьма Николаевич, машину во двор загнал, как от следа того почти ничего и не осталось.
Но к полночи ветер улегся. Когда в первом часу Буграев засыпал, ветра уже не слышно было.
А если это все таки человек пробежал в тапочках? Все равно слышно было бы. А если тапочки на войлочной подошве? Топот раздавался бы: не ребенок же среди ночи бегает.
А если это?..
Слушай, старый дурак, ты долго еще будешь накручивать или нет? Вцепился во что то непонятное, как злой кобель в дохлую крысу, и вот мурыжит, подивитесь на него! Лишь бы не спать.
Забот тебе, что ли мало? Делать нечего?
Делать есть что, но если это все таки действительно человек пробежал? Тогда кто, куда и зачем?
Нет, не задавать таких вопросов Кузьма Николаевич уже не может: ему все не безразлично, его профессиональное любопытство одолевает. Может, кто то другой не хочет ничего видеть, слышать и знать, а он, Буграев, не может. Слишком долго привыкал – тридцать пять лет.
– Не спишь? – прошептала супруга.
– Я то нет, а вот ты, Валентина свет Степановна, почему не спишь? – отозвался он ворчливо, но тоже тихо, вполголоса.
– Показалось, будто Русланчик…
– Хватит, отвыкай. До будущего года. И то, если приедут. Младшая дочь гостила тут с ребятишками, Аннушка. Внучка Галинка хорошо спала, без задних, что называется, ног.
А внучонок Руслан, любимец всеобщий, во сне крутился, вертелся, временами постанывать начинал. Заслышав шорох или стон, Валентина Степановна вскакивала и стремглав бросалась в соседнюю комнату, где находились дети. Аннушка в сарае спала, родители настояли: иначе какой это отдых – по ночам вскакивать?
«Что? – спрашивал он, когда жена возвращалась. – Как?»
«Как ангел, только приснилось что то. И ты, спи, спи. Привык полуночничать! Надо – без тебя управимся».
Аня лишь на днях уехала, отоспавшись на свежем воздухе, в тиши и покое.
Там, в Москве, где она жила, Кузьма Николаевич не мог спать. Окна квартиры выходят на широкую улицу, а по улице той не иначе вся столица на машинах курсирует: взад вперед, туда сюда, день и ночь…
Да и сон не тот пошел. Нервы, что ли, не те? Врачи проверяют на комиссиях, говорят: те. А сон не тот!
Бывало, на Кольском то полуострове… Пришел с вахты, упал на нары в блиндаже – и
