Светов Феликс - Отверзи Ми Двери
Феликс Светов (1927)
ОТВЕРЗИ МИ ДВЕРИ
Роман
...и так весь Израиль спасется.
(Р. II, 26)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Зима, видно, кончалась, такая брошенность была в природе, оставленность,
как в квартире, из которой хозяева выехали, а новые еще не въезжали. Лев Ильич
усмехнулся про себя - переезжал он много раз, и комнат этих, квартир
навидался, и каждый раз, открывая дверь нового жилья, чуть ежился от
бесприютности; земля где обнажилась, где покрывал ее слежавшийся мокрый снег,
кучи обледеневшего мусора у мелькавших за окнами пристанционных построек,
бумага, огрызки в полосе отчуждения, деревья, натыканные без цели и смысла,
брошенные куклы без рук, ног, с оторванными головами, пыльные осколки
раздавленных елочных игрушек, замусоленные книжки без титульных листов, старые
учебники, лыжные палки без колец, аптечные пузырьки, а вот теперь:
недостроенный брошенный дом, повалившаяся изгородь, собака, копошащаяся в
отбросах, нищие огороды - все улетает, поворачивается перед глазами, поезд
грохочет, проскакивая мосты, речки в темных полыньях с тускло блеснувшей рыжей
водорослью, и снова стрелки, разбегающиеся рельсы, грязные вагоны в тупиках, и
опять голые, брошенные поля со случайными деревьями, ненужными никому,
отслужившими свое поломанными стульями, матрасами в желтых разводах с
торчащими пружинами...
Лев Ильич всегда любил возвращаться, а уезжал с трудом и редко,
волновался, дожидаясь встречи, считал километры, смотрел на часы, ждал и
боялся упустить что-то, опоздать, а теперь было какое-то сонное безразличие -
устал или что-то сломалось в нем, первый раз так: пусть бы остановился поезд,
стал посреди поля, можно лечь на полку, закрыть глаза - все равно.
Он и внимания не обратил, так, отметил как еще одну мелькнувшую за окном
подробность, не вздрогнул, просто голову повернул на шум отъехавшей двери и
раньше всего увидел, как поехали в зеркале, уходя в переборку, водокачка,
столпившиеся у переезда грузовики, поздоровался механически, ничто в душе не
открылось, а всегда так чуток бывал до мелочей, загорался, предощущая, - а
сколько напрасно предчувствовал! - и все-таки, не зная, угадывал - что-то быть
должно. А тут жизнь поворачивалась, гром грянул, а ему было все равно. Устал,
стало быть, Лев Ильич, подошел к краю, а здесь уж от него (или не от него
совсем?) теперь зависело - пройти мимо или навстречу шагнуть иной жизни, что
вот вошла в тесное купе с чемоданчиком, сумкой, расположилась чуть наискосок
от него у двери. Он уже разговаривал, что-то отвечал: надо ж так, случайно
встретились, вот ведь как бывает, тесен мир, знакомы столько лет, хоть и
встречались не часто, последний раз с год назад, - да, да, чуть меньше, под
первое мая... - нет, на Пасху! А, да, да, верно, на Пасху у ...их, еще ночью
приехали - развороченный стол, свеча в закапанном стеарином, заваленном
крашенными яйцами, скорлупой - зеленом, чуть переросшем овсе, разгул такой,
странные, пьяные, освещенные неверным светом свечей лица - зачем все это? И
вот она, это лицо - да, да! - мелькнуло и забылось.
- Откуда это вы?
- Да тут... Пришлось навестить одну старушку.
- Грязь, наверное?
- Да, едва добралась, до станции километров пять, больше, автобуса не
дождалась, промокла, уговорила проводника, а то еще час до электрички.
- Сейчас чаю попрошу, согреетесь.
- Да ничего, спасибо, как-нибудь - скоро Москва.
И тут, как нарочно, проводник с подносом, чай, а у него лимон сохранился,
полбутылки водки ("Один пить не могу, а вам в самый раз...")
