Библиотека в кармане -русские авторы

         

Семенов Юлиан Семенович - Испания


Ю.Семенов
Испания
Июль 1974 - февраль 1976
Заметки
Первый раз я пересек испанскую границу в 1970 году. Это были трудные
времена: франкизм, то есть испанская разновидность фашизма, вел открытую
повседневную террористическую борьбу против трудящихся. Часть репортажей мне
приходилось передавать из Парижа - испанская цензура их не пропустила бы.
Потом я ездил в Испанию каждый год, иногда по два раза - спасибо за это
испанским друзьям. Я видел, как от месяца к месяцу, из года в год, рушился
франкизм, несмотря на то, что Франко был еще жив.
Эти записки, которые я предлагаю вниманию читателя, - об Испании на
изломе. Именно тогда (я имею в виду лето 1974 года) некоторые издательства и
журналы, несмотря на улюлюканье фалангистской прессы, начали всерьез
обращаться к истории гражданской войны, к первой схватке с фашизмом. Тогда
из-за препон, чинимых властями, трудно было говорить в п р я м у ю -
обращались к памяти Хемингуэя, который связал свою жизнь с антифашистской
борьбой испанского народа.
И я задумал эту мою поездку, как "мемориал Хемингуэя".
От Сан-Себастьяна до Памплоны - два часа хорошей езды по ввинченной в горы
дороге, но мы ехали вот уже четвертый час, то и дело скрипуче утыкаясь носом
"Волги" (первой здесь за Пиренеями) в роскошные бамперы "доджей", "шевроле" и
"пежо" - казалось, вся Европа отправилась на фиесту
Мы приехали наконец в город, полный тревожно-радостного ожидания,
расцвеченный гроздьями незажженной еще иллюминации, запруженный толпами
туристов; прошли сквозь тысячи кричащих и пьющих; у лотков с сувенирами купили
себе красные береты, красные пояса и красные платочки на шею, - такова
обязательная униформа фиесты, - сели за столик бара "Чокко", и Дуня сказала
тихо:
- Как будто ничего раньше и не было.
- Ну, все-таки кое-что было, - возразил я. - Были бременские музыканты, и
стертые деревянные ступени лондонского порта, и Латинский квартал, и был
Бальзак в Парижском музее Родена, и критский кабачок на Рю Муфтары, и дорога
на Биарриц была, и; конечно же, был Сан-Себастьян.
- Сан-Себастьян был, - согласилась Дуня, - особенно белые мачты в порту,
красные шхуны и толстая официантка, которая принесла нам тинто и жаренные
креветки, изумляясь тому, что мы - советские, и открыто радуясь этому, а в
музее Родена все же была Женщина, а не Бальзак.
- Бальзак тоже был. Только Роден смог понять гений Бальзака. Вспомни эту
скульптуру: надменность - если смотреть в фас, скорбная усмешка - полуфас и
маска, снятая с покойника, - профиль: такое дается только один раз, когда
человеческие ипостаси соединяются воедино.
- Нет, - сказала Дунечка, - Бальзак мне не понравился. Мне зато очень
понравилась роденовская Женщина.
Я вспомнил эту работу; многообразие округлостей рождало ощущение
обреченной нежности, беззащитности и предтечи горя.
- Чем тебе понравилась Женщина? - спросил я.
Дуня пожала плечами:
- Зачем объяснять очевидное?
- А чем тебе не понравился Бальзак?
- Не знаю...
Поколение шестнадцатилетних - категорично, и за это нельзя их осуждать,
ибо постыдно осуждать открытость. Надо гордиться тем, что наши дети таковы, -
жестокость, заложенная порой в категоричности, пройдет, когда у наших детей
родятся наши внуки, - открытость должна остаться. То, что мы не можем принять
в детях, кажется нам слишком прямой, а потому жестокой линией, но ведь на
самом-то деле прямых линий нет, они суть отрезка громадной окружности, начатой
нашими далекими праотцами; поколения последующие должны закольцеват





Содержание раздела