Семенов Юлиан Семенович - Пересечения
Семенов Юлиан
Пересечения
Матери моей Галине Николаевне Ноздриной посвящаю 1
Неторопливым, вальяжным, а потому начальственным жестом Назаров пригласил
Писарева к длинному, отполированному до зеркальности столу совещаний, поднялся
со своего рабочего места, сел напротив, сдержанно улыбнулся, отчего его
сильное лицо со следами загара сделалось еще более литым, собранным, и
спросил:
- Что будем пить? Чай? Или попросить кофе?
- Если позволите, кофе.
- Я-то позволю, а вот как доктора?
- На сердце пока не жалуюсь.
- Вам сколько?
- Сорок восемь.
- Не возраст, конечно, но уж пора начинать серьезно думать о здоровье.
- Как начнешь думать, -улыбнулся Писарев, чувствуя, как проходит
скованность, охватившая его, только он переступил порог этого большого, в
деревянных панелях кабинета заместителя начальника главка, - так непременно
заболеешь.
- И то верно, - так же улыбчиво согласился Назаров и нажал кнопку,
вмонтированную в этот блестящий стол рядом с телефонным аппаратом.
Вошла секретарь с блокнотиком в руках; Назаров покачал головой:
- Нет, писать сейчас ничего не будем. А вот не могли бы вы сварить кофе?
Заслуженный артист, - он кивнул на Писарева, - от чая наотрез отказался. Если
у нас остался зеленый, узбекский, - заварите мне чашку, пожалуйста, только не
крепко, чтоб сердце не молотило; эскулапы требуют соблюдать режим, - пояснил
Назаров и, сцепив сильные пальцы, придвинулся к Писареву, опершись локтями о
стол.
"И как локти; не покатятся? - успел подумать Писарев. - Стол словно
каток".
...Он всегда с почтением относился к тем, кто умел кататься на коньках.
Отец как-то привел его в парк культуры; это было в последнюю предвоенную зиму;
гремела музыка: "Утомленное солнце нежно с морем прощалось"; юноши и девушки в
байковых курточках и модных тогда очень широких шароварах катались по льду;
звук, который издавали коньки, соприкасаясь со льдом, был хирургическим,
жестким.
В раздевалке отец посадил его в кресло, привернул коньки ремнями к
ботинкам и сказал:
- Сейчас я надену свои, серебряные, и научу тебя кататься.
Сане Писареву было тогда восемь лет, а отцу тридцать два, и он казался ему
очень старым, но самым красивым и умным; он очень жалел отца, особенно после
того, как папу сняли из-за брата Лени с работы и ему пришлось перейти слесарем
в автобазу редакции "Известий".
- Ну, пошли, сына, -сказал отец, забросив на плечо свои ботинки, связанные
тесемочками. - Давай руку.
Саня поднялся, хотел было протянуть отцу руку, но нога его подвернулась, и
он, не удержавшись, упал, больно ударившись локтем об урну.
- Не беда, - сказал отец, подняв его легко и сильно, - я ушибся о камень,
это к завтрему все заживет.
- Я об урну, какой же там камень?
- Тоже верно, - легко согласился отец; он всегда легко соглашался с Саней;
когда мог, говорил "да"; только три раза в жизни он сказал сыну "нет", и
мальчик запомнил эти "нет" на всю жизнь. Особенно одно. Он часто слышал, как
сестра отца говорила бабушке: "Лене уж ничего не поможет, его не восстановят,
а Игорь (так звали отца) губит и свою жизнь, и жизнь Саньки! Неужели так
трудно написать десять слов, отмежеваться от Лени, - он и так подвел всех нас
под монастырь, - и все вернется на круги своя, Игоря зачислят в институт, тебе
не надо будет считать копейки, чтобы дотянуть до получки... Саньку и в
лагерь-то не взяли из-за его упрямства!"
"Папа, - сказал Санька перед сном, когда отец сел к нему на диван и
приготовился сочинять сказку на ночь, - напиши, чтоб м
