Семенов Юлиан Семенович - Старик В Памплоне
Юлиан Семенович СЕМЕНОВ
СТАРИК В ПАМПЛОНЕ
Писать о корриде невозможно после Старика, лучше попробовать написать
о нем самом в Памплоне: в этом мне помогли скульптор Сангино и талантливый
журналист Хосе Луис Кастильо Пуче.
Я составил распорядок дня, по которому Старик там жил: до
- рюмка , потом улица Эстафета и маленький балкончик, один из сотен
забитых людьми с шести утра: лица сонные, смешные, усталые, счастливые,
особенно у памплонцев, которые будут помнить этот праздник и жить им весь
год - все эти нудные , самый главный день года. Из окон маленьких ресторанчиков
поднимается наверх, по узкому коридору старинной улицы, терпкий запах
жареной капусты, вареных креветок, перегорелого оливкового масла - повара
готовятся загодя встретить гостей после , когда тысячи ввалятся
в ресторанчики и станут много есть, а еще больше пить, но даже то, что эти
обыденные запахи кухни поднимаются наверх, и дышать трудно, и нет
наваррского воздуха, который спускается с гор, храня в себе запахи
близкого Бискайского залива, даже это не мешает ощущению постоянного
праздника, который навсегда останется в тебе.
Старик наблюдал за тем, как бежали по улице , истинные
патриоты Сан-Фермина, люди, умеющие перебороть страх, и еще раз
анализировал быков: первый раз их можно наблюдать во время вечернего
перегона из коралля, куда привозят на машинах с полей в тот загон,
где они будут спать, ожидая , но вечерняя пробежка отличается от
утренней тем, что уже темно и нет солнца, а истинная коррида невозможна
без солнца. Воображение Сервантеса, Унамуно, Барохи и Бласко Ибаньеса -
это воображение, взращенное солнцем, оно билось в них, а когда их лишали
солнца, как это сделали с Сервантесом, а позже с Унамуно, оно продолжало
биться в их памяти, реализуясь в книги - нет, какое там в книги! - в новые
жизни, судьбы, в новые миры, прекрасные миры, где все говорят и думают
по-испански, а это значит, открыто, мужественно и добро, ибо таков уж этот
народ, право слово...
Когда кончалось и Эстафета снова делалась улицей, а не
загоном для быков, заставленным деревянными щитами, предохранявшими окна и
витрины от рогов и локтей, Старик шел на Пласа дель Кастильо, и садился на
открытой веранде бара , и просил официанта принести ему кофе с
молоком и свежих, теплых еще, только что испеченных - длинных
мягких пряников. Он завтракал как истый испанец, макая теплые масленые
в стакан , и комментировал , словно
истинный знаток корриды, быков, людей, и подписывал протянутые ему сотнями
рук открытки и книги, и каждую букву выводил тщательно, отдельно одну от
другой, и почерк его был очень похож на почерк Горького, я много раз
рассматривал его дарственную надпись на книге ,
которую мне привез Генрих Боровик. (Старик тогда спросил Серго Микояна и
Генриха: Ребята ответили: . И Старик вывел своим каллиграфическим почерком, чуть заваленным
влево: .) Он подписывал открытки, книги, платки очень заботливо
и внимательно и фамилию свою выводил по буквочкам, а не ставил
какую-нибудь закорючку, как это делают молодые гении, алчущие паблисити,
он был уважителен к людям, потому что наивно верил в то, что все они
читали его книги. Но когда толпа становилась угрожающе огромной, он
говорил:
- Все. На сейчас хватит. Остальные я подпишу попозже или завтра, - и
добавлял: - В это же время.
И уходил на Пласа де Торос, чтобы снова смотреть быков и говорить с
о том, какой бык особенно силен, что надо ждать от него,
каковы рога - не слишком ли коротки, и как сильны мыш
