Семенов С А - Голод
С.А. СЕМЕНОВ
ГОЛОД
Роман-дневник.
25 апреля 1919 года.
Я очень люблю Петроград! Из окна вагона уже видны трубы, церкви и
крыши, крыши, крыши. И над всем протянулось огромное, дымное небо. Гос-
поди, как бьется сердце! Сейчас, сейчас приеду!
Выскочила на перрон и сразу растерялась. Все кричат, бегают, суетят-
ся. У меня с собой немного продуктов. Везу для голодного папы, а у про-
ходных весов, кажется, реквизируют. Вокруг милиционеров столпилась целая
куча. Плачут, ругаются. Неужели у меня тоже реквизируют?
Слава Богу! Через весы проскочила благополучно. Господи, как же это?
На вокзальных часах уже без десяти шесть! А трамвай ходит только до шес-
ти. Мне же далеко!.. В Гавань!.. Успею ли?
Бегу через вокзал и никого не вижу. Толкаю всех без разбора. И
чувствую, чувствую, как сзади позорно треплются мои жалкие две косички.
Наверное, все смеются. А я еще в шляпке... Еду в Петроград, чтобы слу-
жить. Мне уже пятнадцать лет.
Как сумасшедшая, выбежала на Знаменскую площадь. Какие эти мальчишки
нахалы! Так и пристают. Барышня, барышня, пожалуйте тележку!
- Ну, вы, оголтелые, пошли прочь! Вишь, барышню совсем закружили.
Поднимаю глаза и благодарю чуть не со слезами.
А лицо простодушное, широкое и румяное. Глаза замечательно добрые. И
большая, русая борода. Наверное, не обманет.
- Давайте, барышня, донесу. Не сумлевайтесь, все будет в аккурат...
Пожалуйте на трамвай.
- Благодарю вас, благодарю. Мне на пятый номер. Не знаю, куда... По-
жалуйста... Господи, куда же вы меня сажаете? Мне же в Гавань!.. А этот
куда? куда?
- Скорей, скорей, барышня! Последний прозеваете. В аккурат этот са-
мый!.. На Васильевский!..
Слышу, на площадке говорит кто-то:
- На Васильевский, на Васильевский этот...
Слава Богу, попала. Гляжу, а мужик протягивает руку:
- На чаек-с, барышня.
И, конечно, я покраснела. Всегда, всегда краснею, когда даю кому-ни-
будь деньги. Вот глупая-то... Сколько же дать этому... товарищу?
Покраснела еще больше и протягиваю двадцатирублевую керенку.
- До... до... довольно?
Господи! Все лица на площадке заулыбались. Поглядывают на керенку в
протянутой руке и улыбаются. Конечно, конечно, даю очень много!..
А товарищ вдруг:
- Маловато-с, барышня.
Ах, какой он нахал! И лицо совсем не добродушное, а хитрое. Противная
публика смеется еще больше. Господин в пенснэ посмотрел, нахмурился и
отвернулся. А товарищ все протягивает руку.
Ищу в кошельке еще керенку, и пальцы дрожат. Господи, все смеются на-
до мной, а я стою красная, красная. Протягиваю еще одну:
- Сдачи... сдачи у вас нет?
- Нет-с, барышня.
Противный! Он еще смеется. Щурит глаза и смеется.
- Нет, нет... ради Бога, возьмите... не надо сдачи.
Едем по Невскому. Какой он стал печальный, безлюдный. Милый, родной
Невский. Говорят, люди умирают на ходу от голода. Господи, как же я-то
буду жить? Очень голодает папа или нет?
Уже Николаевский мост. Вот Пятая линия. Сейчас, сейчас.
Звоню изо всей силы.
- Кто там?
Ах, какой сердитый, раздраженный голос! Это - Антонина. Наверное, она
голодная. А я почти ничего не везу...
- Тонечка, милая, открой... Это я... я... Неужели не узнала?
С размаху бросилась ей на шею. Целую и плачу. Странно! Почему же я
так обрадовалась ей? Она совсем чужая. Жена брата. И нехорошая,
черствая. Шея у ней костлявая. И теперь-то она не рада мне. Чувствую это
сквозь свои слезы. А все почему-то целую, целую.
- Привезла чего-нибудь?
- Ах, Тонечка, извини, хлеба не привезла. Даже сама всю дорогу голод-
ная ехала. Вот тут
