Серафимович Александр - У Обрыва
Александр Серафимович
У обрыва
1
Уже посинело под далеким поворотом реки, над желтеющими песками, над
обрывистым берегом, над примолкшим на той стороне лесом.
Тускнели звуки, меркли краски, и лицо земли тихонько затягивалось
дымкой покоя, усталости под спокойным, глубоко синевшим, с редкими белыми
звездами небом.
Баржа и лодка возле нее, понемногу терявшие очертания, неясно и темно
рисовались у берега. Отражаясь и дробясь багровым отблеском, у самой воды
горел костер, и поплескивал на шипевшие уголья сбегавшей пеной подвешенный
котелок, ползали и шевелились, ища чего-то по узкой полосе прибрежного
песку, длинные тени, и задумчиво возвышался обрыв, смутно краснея глиной.
Было тихо, и эту тишину наполняло немолчное роптание бегущей воды,
непрерывающийся шепот, беспокойный и торопливый, то сонный и затихающий,
то задорный и насмешливый, но река была спокойна, и светлеющая поверхность
не оскорблялась ни одной морщиной.
Всплеск рыбы, или крики ночной птицы, или шорох осыпающегося песку, или
едва уловимый шум пароходного колеса, или почудилось - и снова дремотное,
невнятное шептание, то замирающее и сонное, то встрепенувшееся и
торопливое, и светлый, ничем не нарушимый покой реки под все густеющей
синевой надвигающейся ночи.
- "Ермак", никак, идет.
- Где ему!.. Теперича небось на Собачьих Песках сидит...
И человеческие слова, такие простые и ясные, прозвучали и погасли в
этом непонятно-беспокойном шепоте спокойно-недвижной реки.
Короткая, притаившаяся у колебавшегося огня тень разом вытянулась,
побежала от костра; уродливо перегнулась через обрыв и пропала в степном
сумраке, откуда неслись крики перепелов и запахи скошенных трав, а над
костром поднялся высокий, здоровенный, с длинными рукам и ногами, в
пестрядинной рубахе человек и, скинув ложкой сбегавшую через края пену,
всыпал в бившую ключом воду пригоршню пшена. Вода мгновенно успокоилась, а
тень скользнула по обрыву, вернулась из степи и опять притаилась у огня.
Длинный человек сидел, неподвижно обняв колени, глядя на светлеющую реку,
на пропадающий в сумеречной дымке лес, дальний берег.
Поодаль на песке, протянувшись, неподвижно и мертво чернела
человеческая фигура.
Не было видно лица.
Спал ли он, или думал, или был болен, или уже не дышал - нельзя было
разобрать.
Уже потонул в темнеющей синеве и не стал видим лес, и поворот реки, и
дальние пески, только вода по-прежнему поблескивала, но уже черным,
вороным блеском, и звезды в ней бездонно повисли, яркие и бесчисленные.
И казалось, так и нужно, чтоб в эту синюю ночь у дремотно-шепчущей воды
возле обрыва горел костер, и красный отсвет трепетал, неверно озаряя
багровым светом костра высокую, нескладную, но точно выкованную фигуру
человека, могуче охватившего руками колени, и неподвижную темную фигуру на
песке, и третьего - с широкой бородой старика, со спокойным и строгим
лицом, отлитым из бронзы.
Как будто кто-то задумчиво, без слов пел, и не было слышно голоса, и
только представлялась потонувшая в ночной синеве река, и костер, и смутный
обрыв, и в темной глубине чуть зыблемые звезды.
- Пришло время... Жисть-то она человеческая, как трава полезла...
Голос был ровный, спокойный, медлительный, и так было спокойно кругом,
что нельзя было сказать, кому принадлежит голос.
И среди ни на секунду не прерывающегося, немолчного, дремотного шепота
голос, казалось, принадлежал синей ночи, как и угрюмо стоящий обрыв, как
ропот воды, как костер с беззвучно ползающими по песку тенями.
- ...как
