Сергеев-Ценский Сергей - Движения
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Движения
Поэма
I
Вокруг имения и дальше на версты, на десятки верст кругом стояла эта
странная, может быть даже и страшная, мягкая во всех своих изгибах,
иссиня-темно-зеленая, густо пахнущая смолою, терпкая, хвойная тишина. На
севере было ветреное море и холодные озера, на юге - бесконечные, всюду
заселенные поля, а здесь тихо перепархивали по опушкам стаи куропаток,
краснобровые тетерева мостились на голых сучьях, легко прыгали, нюхая воздух
крысиными мордочками, белки, и кое-где въелись в темно-зеленое, как ржавые
пятна, имения, мызы, лесопильни. Но стук топоров, шипение и фуканье
лесопилок и негромкие, неторопливые звуки усадебной жизни как-то неглубоко
вонзались в вязкую тишину леса и застревали в ней.
Лесные стены останавливали морские ветры, стягивали их с опушек в
гущину прямых и ровных елея, разрезали их здесь на бессильные, тонкие пряди
и хоронили внизу, в пластах опавшей хвои и шишек. Поля иногда пробирались с
юга на лесные поляны, но часто промерзали на болотистой почве, едва-едва
колосились и к осени травились лошадьми и скотом.
Но вот что соблазнило Антона Антоныча купить старое баронское имение
Анненгоф: крепкие, на веки вечные сработанные хозяйственные постройки из
серого гранита, крытые прочной черепицей.
Мы только думаем, что есть в нас что-то сложное, сложное до того, что
неизвестно, как и на что решиться, - но это ложь. Подо всем наносным сложным
лежит в нас что-то простое, чужое нам, и оно нас уверенно ведет. Оно пасет
нас, и, куда бы ни разбрелись наши желания, пользуясь его сном, настанет
такой момент, когда оно проснется, оглядит, как далеко расползлись они,
привычно соберет их в кучу и поведет, куда знает.
Может быть, только строгий порядок всех этих сараев, конюшен,
коровников, птичников и овинов покорил Антона Антоныча, а может быть, и того
проще, - только красивая мозаика скрепленных цементом камней. И, должно
быть, тот день, когда решил он купить Анненгоф, был голубонебый, мягкий
день; от смолистых елей пахло непобедимым здоровьем, и добродушно прыгали
белки по деревьям около крыльца.
Вот каков был Антон Антоныч: в поясе тонок, высок, сероглаз, чернобород
с проседью, краснощек, моложав, красив; ходил широко и прямо; от роду имел
пятьдесят семь лет. Как у всех, внезапно решающих любое дело людей, у него
были порывистые движения, лихая откачка головы и громкий голос. Носил он
тужурку из верблюжьей шерсти, высокие сапоги, зеленую тирольскую шляпу.
Когда купчая была уже совершена и запита и когда он сел в поезд и
поехал в Малороссию в свое имение Тростянку, которое нужно было продать,
чтобы внести деньги за Анненгоф, он, вообще удачливый в жизни, в первый раз
почувствовал неловкость. Имение было куплено очень дешево; доходность его
была проверена и ясна, земли было много, и дело было большое, какого и хотел
Антон Антоныч, и все-таки была какая-то неловкость, точно провели, как
мальчика, и, главное, - что поправить этого уже нельзя. На ближайшей
станции, где был буфет, он выпил подряд три рюмки водки, долго думал, чем
закусить, и закусил черствым хлебом. С другой большой станции, где поезд
стоял около часу, он послал телеграмму жене, Елене Ивановне, о том, что
купил Анненгоф. На другой день в его купе второго класса подсел внимательный
слушатель, сытый, лысый, с близорукими глазами и сиплой одышкой. Ему Антон
Антоныч рассказал подробно всю свою жизнь, начиная с малых лет и кончая этой
покупкой.
Антон Антоныч был поляк, католик.
