Сергеев-Ценский Сергей - Печаль Полей
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Печаль полей
Поэма
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Силач Никита Дехтянский, который на ярмарках на потеху мясникам и
краснорядцам плясал весь обвешанный пудовыми гирями, носил лошадей и
железные полосы вязал в узлы, ехал ночью весенними полями и пел песню.
Не знал никаких подходящих и легких слов Никита и пел:
И-и-э-э-эх да-да-а...
А-а-а-э-эхх да-а...
Кузов телеги качался, как люлька, колеса внизу бормотали, и фыркала
лошадь - степенная, старая хозяйственная коняга; умела она глядеть только в
землю и на земле видела только дороги; шла коротконогим шагом и слушала, как
пел Никита, поскрипывали колеса, вздыхали поля.
Чуть зеленоватая луна вверху глядела сквозь облака, точно чье-то голое
тело сквозь дырявое одеяло, и большое разметавшееся кругом неясное тело
полей медленно двигалось куда-то рядом с телегой.
Никита был приземистый и широкий во всю телегу. Лежал на свежей соломе,
и видно было ему небо и поля, оснеженные луной: все те же поля, - лет сорок
он видел их такими, - и небо то же.
Немного пьян был Никита от выпитой водки, запаха полей и своей силы, и
простыми казались ему поля и небо. "Зеленя тянут, - думал Никита. - Дожжички
идут, - вот поэтому тянут... правильно! Ишь болока ладнаются... правильная
весна, май месяц. Гляди, опять утречком дожжик прыснет... А то нет нешто?
О-бязательно прыснет..." И пел:
Э-э-эх да эх ты-ы-ы!
И-и-и-эх да дда-а...
Перепела били с разных сторон, точно спеша щелкали крепкие орехи.
Дальние, самые дальние казались ласковей и нежнее, а у ближних был такой
сочный, росистый задор, будто они и выросли из земли вместе с зеленями и вот
именно ими что-то торопилась сказать земля.
Никита делал голос нарочно жалобным, когда тянул концы: нельзя было
иначе петь ту песню, которую он придумал.
Густым, бездонным черноземом пахло с полей: сырой - он был слышнее
ночью. Никита вдыхал его широченной грудью и представлял сытую черную корову
с двухведерным выменем парного молока: будто паслась в зеленях корова,
смотрела на него боком и взматывала хвостом.
Пар навис над полями, низенький, синеватый и теплый: это земля надышала
за ночь.
По лугам, по низинам, ближе к земной глубине, пар стоял гуще и мягче:
на луне далеко было видно, - сколько глазом захватишь, - всё ровные поля в
пару.
Жаворонки вскрикивали вдруг по-дневному торопливо: кто-то беспокоил их
на кочках - сычи, или суслики, или зайцы.
Телега дрожала во всех суставах, проваливалась в выбоины, бормотала
по-стариковски. От луны к земле протянулись лучи, как дождь при солнце, -
сквозные и мягкие.
Показалось Никите, что плохо идет лошадь, и он прикрикнул:
- Н-но, идет она! - и чуть потянул за вожжи. Лошадь фыркнула, мотнула
головою; хотела было побежать трусцой, - раздумала, пошла шагом.
А-а-а-ах ты да ну-у...
А-на-а на да э-э-э... -
полусонно промычал Никита: спать хотелось.
У облаков, ближе к луне, чуть пожелтели щеки, а дальше они растянулись
мягкие, темно-серые, чуть зеленые, точно июньское сено с поемных лугов,
разбросанное в рядах для сушки.
Жирные были облака и ленивые, но умные какие-то, и Никита думал о них
уверенно: "Ладнаются... Утречком дожжик будет".
Старую извечную работу чувствовал кругом Никита и понимал нутром, что
облакам и не нужно было спешить, как не нужно спешить и его старой коняге.
Все было сочное, здоровое кругом - и земля и небо - и все работало и
отдыхало, работало и отдыхало. Почему-то думалось еще, что земле, с натугой
засеянной во всех бороздах, как человеку, прия
