Сергеев-Ценский Сергей - Убийство
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Убийство
Стихотворение в прозе
Ольга Александровна сидела в саду и пересаживала в узенькие грядки
принесенные из лесу фиалки. От фиалок шел чуть слышный нежный запах. Пахло
наивным детским, тем детским, где все - сказка, и синие пугливые венчики
цветов были, как детские глаза. И лесные песни еще звенели у нее в душе, и
весь лес стоял там с сочной зеленью, влажным теплом, фиолетовыми тенями.
Стоило только закрыть глаза, как куда-то между серых стволов, смешно
путаясь, точно связанная, бежала тропинка, и сквозь листья чуть
проблескивало небо, лес дышал чем-то густым и пьяным, и ярко сверкали в этом
густом короткие раскаты зябликов, как близкие молнии.
Была вторая половина мая.
В саду распускались кисти белых акаций, вдоль легкой резной ограды
жадно раскинулись во все стороны желтые кусты золотой смородины. В их
знойном запахе бесследно тонули робкие вздохи фиалок, как лепет детей в шуме
огромных улиц. Но в фиалках был лес, и в этом лесу, в свою очередь, тонули
белые акации и золотая смородина.
Солнце садилось. Его уже не было видно за соседним домом и за высокими
тополями в соседнем саду. Оно жгло еще часть красной крыши и белило высокую
трубу на доме Ольги Александровны, потом шло выше и пронизывало небо
напротив, отчего небо там было усталое и мутное, но около, в тени, уже
чувствовался вечер.
Черный зеленоглазый котенок играл с прыгавшей в траве жабой, как с
мышью, и задорно чирикали воробьи над самой головой на ветках.
Было так хорошо, что не верилось, что где-то далеко друг на друга
охотятся и убивают люди... Зачем?.. А люди охотились и убивали.
И в то время как все в Ольге Александровне смеялось над этим, как над
нелепой шуткой, где-то в глубине, - или вне ее, - холодно и строго колотил
острый молоточек, все время вколачивая гвозди в какой-то длинный и черный
гроб.
И брат ее, Саша, был на войне - белый, тонкий, с девичьим лицом...
Когда она хотела представить его, то представляла пахучую маслину с белыми
листьями и тонким стволом. И голос у него был тихий, как у маслины, когда на
нее дует ветер.
Вчера от него пришло письмо, и она так часто перечитывала его, что
почти знала наизусть. "Земля уже тут просохла, - писал Саша, - и тепло...
зацвели кусты... А бабочки какие роскошные, если бы ты только видела! Собрал
я маленькую коллекцию, наколол, как следует, на булавки, да не знаю, что с
ними будет, - некуда их девать... Еду покупать быков у хунхузов: дают мне
проводника и две тысячи рублей денег; посмотрю, что за хунхузы... Китайчата
здесь комичные: стоит только показаться, бегут гурьбой: "Капитэн, капитэн,
дай копека!" И кто их научил, совсем как наши ребятишки по глухим
деревням... Лошадь себе здесь купил - серую казачью, и собаку - очень похожа
на нашего Барона, - помнишь Барона?.."
И с каждым словом письма ей ярко представляется все, что теперь около
Саши: и цветущие кусты, - она представляет сирень и жасмины, и бабочки -
большие, с яркими пятнами на крылышках, и дети - оборванные, грязные,
желтые, с продувными косыми глазками.
И Барона она помнит, хотя это давно было, шестнадцать лет, а тогда ей
было девять; она была шалуньей девочкой в кургузом платьице, а Барон был
большой рыжий сеттер с висячими мягкими ушами и лохматым хвостом.
Он был приучен носить с базара легкие покупки, бегать из сада в дом за
спичками ее отцу, приносить ему фуражку и откуда-то сам приобрел привычку,
когда входил во двор кто-нибудь подозрительный, класть ему на плечи пере
