Сергеев-Ценский Сергей - Жестокость
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Жестокость
Повесть
I
У берегов появились нумерованные, мрачного вида английские крейсера,
осторожно, но неуклонно-деловито пускавшие черные "колбасы" в небо. От Керчи
шли слухи, что там дело очень серьезно. "Кроют!" - говорили красноармейцы. В
Севастополе тоже "крыли"... И красные сняли телефоны и отступили в ночь на
21-е июня 19-го года, чтобы успеть вовремя вылиться из этой кубастой
ликерной бутылки - Крыма - через узкое горлышко перешейка.
Занимали места в автомобилях, фаэтонах, линейках; иные же бросали
накопленные было вещи, а также семьи, которыми кое-кто успел уже
обзавестись, и двигались по шоссе пешком, надеясь пробраться затемно за
перевал в степную часть, а там затеряться на время в большом городе и
выжидать, таясь и не спеша.
В крайнем случае всегда ведь можно было записаться в добровольцы и идти
до первой встречи со своими. Но этот "крайний случай" не представлялся ясно
сознанию: поезд, битком набитый вагон, стремительность хода, частые свистки
паровоза, движение, сжатое полосками рельсов, - это было яснее, и в это
верилось.
Гремели дороги.
Напрягаясь, как живые, пытались обогнать один другого автомобили.
Трещали по камню шоссе колеса линеек. Кричали:
- Не задерживай!.. Эй!.. Давай ходу!..
А в лесу по сторонам кто-то гукал, гикал, огогокал, свистал.
Иногда раскатывался очень громкий в ночи выстрел... за ним другой,
третий... Потом стихало, но автомобили и лошади громоздились друг на друга;
пышущие лошадиные морды сбивали фуражки с пассажиров легковых автомобилей;
лошади шарахались, ломали оглобли...
Ночь была темная. Беспокойно бились сердца. И кто-то кого-то ругал
отчетливо, убежденно и громко:
- Вот так эвакуация! Не могли вовремя дать знать, подлецы!..
Когда небольшой шестиместный форд с шестью пассажирами выехал, наконец,
из лесу и пошел полями, начало уже светать, и беглецы присмотрелись друг к
другу и перекинулись несколькими словами... Из шести только трое были из
одного места, другие трое пристали уже в пути.
В каждом человеческом лице есть детское, и как бы глубоко ни прятали
его, бывают такие моменты, когда оно появится вдруг, и окажется, что человек
еще совсем не жил. Это - моменты смертельной опасности или следующие за
ними, когда опасность только что миновала.
Уже то одно, что все шестеро были безусы и безбороды и весело настроены
(верст тридцать откатили от берега), приближало их к детям. Но они теперь,
при неуверенном еще свете утра, стали близки друг к другу, как бывают близки
только дети.
Много было табачных плантаций по сторонам и полотнищ пшеницы, и табак
был могуче-зеленый, полосы пшеницы охряно-желтые, - так угадывал глаз.
Однако и пшеница лишь только чуть иссера желтела, и табак еще только слегка
зеленил утренний туман, и небо еще было младенчески-молочное, не совсем
отскочило от земных твердынь...
Так же вплывали и эти шесть лиц из ночной неизвестности в дневную
внятность.
Одно - курносое... Ясно круглились дырья ноздрей над ощеренным щербатым
ртом. Глаз сначала не было заметно - щелки; потом проступили, когда стал он
говорить и смеяться: восхищенные, изумленные, откровенно жадные к жизни.
Кожа на щеках молодая, мягкая, немного бледная от бессонной ночи, и большие
серые глаза с крупными зрачками.
Чуялось по этим глазам, что хорошо он играл в детстве в лапту, этот
курносый, и в городки, и в бабки; ловко лазил по деревьям, охотясь за
яблоками в чужих садах, переплывал на тот бок речки, где тянулись вдоль
берега
