Ситников Константин - Зомби
Константин СИТНИКОВ
ЗОМБИ
Это была самая захудалая хижина, на краю деревни, нечто вроде
постоялого двора для приезжих. Вместо привычных русской душе тараканов, по
ее бамбуковому полу сновали вереницы крупных рыжих муравьев, а по стенам и
потолку шмыгали маленькие зеленоватые чечеко. Содержала ее крепкая женщина
со слегка отвислыми грудями и широкими бедрами, обернутыми длинным
клетчатым саронгом, на редкость молчаливая или даже немая. По вечерам она
приходила в хижину наводить порядок, приносила объедки, оставшиеся за
день: вареный рис, сдобренный острыми приправами, рыбу и овощи. Этого было
более чем достаточно, чтобы утолить мой скудный голод. Я был единственным
постояльцем, не только в этот сезон, но и, подозреваю, за последние годы.
Две долларовые бумажки, которые она сама вытащила из предложенной мной
пачки, составляли, по всей видимости, полную плату за мое бессрочное
проживание в этой дикарской гостинице. В первый же вечер она привела ко
мне свою дочь, совсем еще девочку с припухлыми губами, но когда я
энергичными жестами втолковал ей, что не нуждаюсь в любви, она с тем же
равнодушием отвела ее обратно и больше не приводила.
Уже второй месяц заставал меня в этой деревне, в одном из самых
глухих центральных районов западномалайзийского полуострова Малакко, среди
аборигенного племени семанги. Целыми днями лежал я на матах из
расщепленного бамбука и слушал, как урчат на бамбуковой крыше дикие
голуби. Странные это были дни - дни томительного ожидания и безысходной
тоски. Каждую ночь я умирал, но воскрешения не наступало, - всякий раз это
была более глубокая смерть, чем накануне. Я погружался в бездонные глубины
отчаяния, свет мерк в моих глазах, солнце было тусклым и черным, как на
негативе. Я чувствовал себя больным и разбитым, меня лихорадило, грудь мою
теснило удушье, каждый вдох давался мне с неимоверным трудом, сердце
останавливалось в груди на несколько часов, и тогда я превращался в
неподвижный труп, забальзамированный тропическим зноем.
Воспоминания казались мне более явственными, чем окружавшая меня
реальность. Снова и снова переживал я в своей душе все эти месяцы
безотчетной надежды и нечеловеческого напряжения, отчаяния и унижения,
унижения перед чиновниками из министерства иностранных дел, перед
чиновниками воздушного флота, перед чиновниками бесчисленных отечественных
и зарубежных таможен, все эти недоверчивые и подозрительные взгляды,
бесконечные проверки и объяснения, взятки и угрозы - все то, что
составляло внешние проявления моей жизни после смерти моей жены.
Смерть моей жены - вот была та грань, которая безжалостно разделила
мою жизнь на две неравные половины: слишком уж безоблачное прошлое и
бесконечно унылое, как серая пелена туч, настоящее. Будущего я себе не
представлял. Иногда я спрашивал себя: зачем, зачем даже после смерти я
мучаю эту несчастную женщину, перевозя ее в цинковом гробу из одного места
в другое, заново бальзамируя при всякой возможности и молясь небесам и
преисподней, чтобы они сохранили ее тело от разложения до тех пор, пока я
не доставлю его в Малайзию? Ответ на этот вопрос был слишком страшен. Нет,
не только любовь... не столько любовь... совсем не любовь подвигла меня на
это, но - теперь я могу в этом признаться - то чувство непоправимой вины
перед своей женой, которое не оставляло меня с первых дней ее роковой
болезни.
Многодневный путь из столицы Малайзии, Куала-Лумпур ("грязное
устье"), в нетронутую глубь страны выпал из моей памяти. Спуст
