Скаландис Ант - Счастливый Август
Ант Скаландис
Счастливый август
Год назад тоже было лето. Только тогда у неё был Роберт, а теперь
Ольга была одна.
Год назад в этот день они шли в Крыму берегом моря: сначала по камням,
по глыбам песчаника, по маленьким усыпанным ракушками пляжам между ними; а
потом - поверху: по краю обрыва, по траве, по дороге и вышли к шоссе, вроде
бы асфальтированному, но покрытому мелкими колючими камешками. А они пошли
босиком. Впереди за шоссе был спуск к озеру. Вернее, ко дну высохшего
озера, а само озеро блестело справа, в километре от берега моря. Наверно,
никакое это было не озеро, а просто морской залив, отсеченный когда-то от
большой воды насыпью для шоссе.
Высохшее дно лежало перед ними огромной идеально плоской поверхностью,
у края белой под солнцем, почти как снег, а дальше темнеющей как-то резко,
полосами, до густого желтовато-серого цвета там, где начиналась вода. Им
захотелось пройти по этой поверхности, и Ольга первая сошла с шоссе. И
завизжала, ступив в колючую траву. Тогда Роберт подхватил её на руки,
царапая себе голени и ступни, быстро сбежал по склону и остановился, широко
расставив ноги на испещренной ракушками и припудренной солью глади сухого
дна.
- Ты меня любишь, Роби? - спросила Ольга.
- Очень, Олененок!
- Правда?
- Конечно, правда, Олененок.
Он бережно опустил её на землю. Высохшая глина была очень теплой,
упругой, как плотная резина, и блаженно гладкой после разбитой грунтовки,
шершавого шоссе и колючего склона. Они пошли в сторону голубеющего зеркала
залива, и ноги начали утопать. Под корочкой соли и тонким слоем светлой
глины оказалась сплошная толща чего-то черно-зеленого и вязкого. Вмятины от
подошв с темными трещинами по краям становились все глубже, и когда они
дошли до следующей полосы, где охряный оттенок сменился на холодноватый
серо-желтый, ступни стали проваливаться по щиколотку. Они остановились, и
Роберт сказал:
- Подожди, я добегу до следующей полосы.
Но по высохшему озеру нельзя было бегать. Разогнавшись, Роберт увяз
едва ли не по колено, и Ольга смеялась и кричала ему: "Вернись, Роби!", и,
когда они шли назад, на Ольге были изящные зеленовато-черные подследники, а
на Роберте - зловещего вида грязно-зеленые сапожки.
А потом была ночь, пахнущая морем и туей. И луна была почти полной, и
пляж был почти пустым, и маслянистые волны серебрились, и тихо шумели, и
мягкими, теплыми прикосновениями ласкали кожу. А занавеска на окне легонько
колыхалась и струилась молочным светом в полумраке. И было жарко. А в
аллеях звенели цикады. И в их чарующем звоне слышалось что-то романтическое
и нереальное, настолько нереальное, что Ольге все время казалось, будто все
это происходит не с нею...
Роберт любил её, но в Москве все стало по-другому. Встречаться им было
негде: у Роберта была мама и сестра, у Ольги - родители и бабушка. Они
бывали в гостях друг у друга. И ещё в кино, и в барах, и на выставках,
ходили по улицам - но лишь иногда урывали часы счастья в квартирах его
друзей или её подружек. Жениться они не собирались. Роберт не хотел, и
Ольга боялась заговаривать с ним об этом. Игра в прятки от родных начинала
раздражать. Они общались все реже. А однажды весной он позвонил неожиданно,
и они встретились на бульваре.
- Привет, Роби, - сказала она. - Ну что, идем к тебе?
- Знаешь, Ольга, - сказал Роберт (и она испугалась, потому что он
никогда не называл её Ольгой), - знаешь, я больше не люблю тебя.
Она постояла молча. Потом спросила:
- У тебя кто-то есть?
- Как теб
