Соболев Леонид Сергеевич - Голубой Шарф
Леонид Сергеевич Соболев
Голубой шарф
Истребители пошли на посадку. Над кабиной одного из них длинным
вымпелом развевался голубой шарф. И мне вспомнились читанные в юности
рыцарские романы. Так мчался в бой закованный в броню витязь, и тонкий,
легкий шарф, повязанный на руке, вскинувшей меч, нес навстречу смерти или
победе заветные цвета дамы сердца. Я усмехнулся этому романтическому
видению. Шарф был как шарф: все летчики прикрывают шею скользящим шелком,
чтобы не натереть ее до крови о воротник кителя или реглана. Очевидно, этому
летчику пришлось порядком повертеть в бою головой.
Так оно и оказалось Возвращаясь со штурмовки, звено было атаковано
"мессершмиттами". Они были со всех сторон - и шарф на шее майора, командира
эскадрильи, размотался. Майору удалось одного подбить, но в результате он
уверен не был, - пришлось кинуться на выручку к Азарианцу. Гоняясь за
вторым, майор обнаружил новый вражеский аэродром и теперь предложил
командиру полка завтра же в рассветной мгле разгромить на нем немцев.
Самолеты поставили в надежные укрытия (здесь, под Одессой, аэродром был
совсем рядом с фронтом), и мы пошли к блиндажу. Смеясь, я сказал майору о
витязе и прекрасной даме. Он поднял на меня глаза, еще воспаленные ветром
высот и боем, и улыбнулся. Теперь, без шлема, лицо его, окруженное голубой
пеной шарфа, показалось мне старше. Майору было, вероятно, за сорок.
За ужином говорили о последнем бое, и летчики подтвердили, что
"мессер", подбитый майором, честно закопался в землю. Потом вспомнили
размотавшийся шарф, и посыпались шутки.
- Он тебя когда-нибудь из кабины вытянет, как парашют, - сказал
полковник. - И куда тебе целый отрез?
- Удобно, - ответил майор. - В нем голова, как в подшипнике, вращается.
- А Миронов у тебя с каким-то чулком летает. Разорви ты свой шарф
пополам.
- Клятву не порвешь, товарищ полковник, - сказал майор
полушутя-полусерьезно. - Я уж как-нибудь булавками подкалывать буду.
- Это ж амулет, товарищ полковник, - рассмеялся Миронов. - Майор с ним
и спит, и воюет, и в баню ходит, надо ж понимать: старый летчик...
Вылет был назначен на пять утра, и летчики стали укладываться спать. Я
лег рядом с майором. Устраиваясь, он и в самом деле бережно свернул шарф и
подложил его под щеку.
На столе горела лампа, и порой пламя ее высоко вскидывалось из стекла,
а за фанерной обшивкой землянки, шурша, осыпался песок: по аэродрому били из
тяжелых орудий. Летчики, привыкнув к этой колыбельной, мирно спали, и кто-то
могуче храпел, заглушая порой разрывы снарядов.
Шарф щекотал мне лицо. Казалось, от него исходил нежный, чуть уловимый
аромат, - и воображение мое заработало. От шарфа тянуло юностью, тонкими
девическими плечами, и показалось несомненным, что амулет этот дан летчику
девушкой, полюбившей мужество и отвагу, врезанные в спокойных чертах его
лица, как в мраморе.
Я приподнялся на локте. Майор дремал. Спокойное, усталое его лицо никак
не лезло в придуманный мной сюжет. Это было нехитрое лицо воина, честного
труженика авиации, вернувшегося из запаса в строй, и вряд ли оно могло
внушить самой романтической девушке такое чувство. Вернее было другое. Я
вспомнил, как за ужином он мельком сказал, что при переводе в этот полк ему
удалось заехать домой, где он никого не застал: город был под угрозой, и все
уехали.
Я представил себе, как он вошел в брошенную квартиру, где все знакомо,
все напоминает о близких сердцу людях, где все - стыло и пусто, все кинуто в
горьком беспорядке торопливых
