Соболев Леонид Сергеевич - Перстни
Леонид Сергеевич Соболев
Перстни
Пообедав, сытости не ощутили. Политой холодным подсолнечным маслом
пшенной каши пришлось по пяти столовых ложек на человека. Оттого, что ели ее
с больших фарфоровых тарелок, украшенных императорским гербом и андреевским
флагом, сытнее она не стала. Зашумев стульями, встали из-за стола и
разбрелись по кают-компании.
Она хранила еще комфортабельную роскошь былых дней. Кресла-слоны,
пухлые и огромные, важной толпой обступили круглый стол, утерявший уже
темно-синюю бархатную свою скатерть. Зеркальные грани аквариума, безводного
и пустого, уныло пускали на подволок чахоточных, малоподвижных зайчиков.
Рояль блестел черной своей крышкой, привыкшей отражать золото погон и
пуговиц. Ноты на нем, в голубых атласных переплетах с флюгаркой корабля на
корешке, пронесли сквозь оба года революции вечную страсть Кармен, чистую
любовь Маргариты и греховную томительность ресторанных танго. Старший
инженер-механик Бржевский откинул голову на спинку кресла, отыскивая ямку, к
которой его седой затылок привык за последние шесть лет.
- Юрочка, приступайте к вашим обязанностям, - сказал он с тем отеческим
добродушием, которое было признано всеми: Бржевский, старейший член
кают-компании, теперь принял на себя почетную обязанность председателя ее, с
тех пор как в "старшие офицеры" неожиданно выскочил бойкий прапорщик по
адмиралтейству, позволявший вставать из-за стола без спроса.
Шалавин подошел к нему с огромным стаканом в руках.
Такие стаканы, сделанные из бутылок, были почти у всех бывших офицеров
линейного корабля. От безделья и полной непонятности, что с собой делать,
кают-компания периодически охватывалась эпидемиями массового
подражательства. Стоило второму артиллеристу, неизвестно почему, сделать
себе стакан из бутылки, как все начали лихорадочно отыскивать бутылки и
обрезать их ниткой, смоченной в бензине, изощряясь в причудливости форм и
размеров. Победителем вышел младший штурман линкора Юрий Шалавин. Его
стакан, сработанный из аптекарской склянки, которую он выменял у старшего
врача за два крахмальных воротника, вмещал ровно литр и требовал восемь
ложек сахара. Сахара, впрочем, хватало: недавно с Украины вернулся
продотряд, потеряв одного матроса убитым и двух ранеными, и общим собранием
линкора было решено раздать на руки по пуду сахара и по две сотни яиц.
Это тотчас породило новую эпидемию: гоголь-моголь.
Ежедневно после обеда из всех кресел раздавался дробный стук вилок,
сбивающих белки, и жужжанье растирающих желтки ложек. Крутили все, кроме
"женатиков", свезших яйца и сахар домой. Эти сидели возле крутивших и без
устали рассказывали анекдоты, надеясь на деликатность: казенный обед, как
сказано, не насыщал. В героях нынче ходил командир второй роты Стронский,
свободно съедавший гоголь-моголь из восьми яиц.
- Нечего играть, Мстислав Казимирович, - сказал Юрий лениво. - "Новых я
песен совсем не "игрю", старые же ж надоело..." И вообще все надоело. Скюшно
чивойто. Приспнуть, что ли, минуточек триста?..
Бржевский набил прокуренную английскую трубку махоркой. В махорку он
подбавлял сушеный вишневый лист, и от этого она приобретала острый и сладкий
аромат и горела в трубке, как дрова: с треском и взрывами.
- Да, - сказал он значительно, - скучная жизнь пошла... А вы все же
сыграйте... Вот это.
Сквозь жужжанье и перестук вилок полонез загремел пышными и четкими
аккордами. Играл Шалавин хорошо, с блеском.
Бржевский откинулся в кресле, и выпуклые его глаза медленно прикрыл
