Сологуб Владимир Андреевич - Пушкин
ВЛАДИМИР АHДРЕЕВИЧ СОЛЛОГУБ
Из "Воспоминаний"
Пушкин
Мне пришлось быть и свидетелем и актером драмы, окончившейся
смертью великого Пушкина. Я уже говорил, что мы с Пушкиным были в очень
дружеских отношениях и что он особенно ко мне благоволил. Он поощрял мои
первые литературные опыты, давал мне советы, читал свои стихи и был
чрезвычайно ко мне благосклонен, несмотря на разность наших лет. Почти
каждый день ходили мы гулять по толкучему рынку, покупали там сайки, потом,
возвращаясь по Hевскому проспекту, предлагали эти сайки светским
разряженным щеголям, которые бегали от нас с ужасом. Вечером мы встречались
у Карамзиных, у Вяземских, у князя Одоевского и на светских балах. Hе могу
простить себе, что не записывал каждый день, что от него слышал. Отношения
его к Дантесу были уже весьма недружелюбные. Однажды, на вечере у князя
Вяземского, он вдруг сказал, что Дантес носит перстень с изображением
обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V.
- Посмотрите на эти черты,- воскликнул тотчас Дантес,- похожи ли они на
господина Пушкина?
Размен невежливостей остался без последствия. Пушкин говорил отрывисто и
едко. Скажет, бывало, колкую эпиграмму и вдруг зальется звонким
добродушным, детским смехом, выказывая два ряда белых, арабских зубов.
Об этом времени можно бы было еще припомнить много анекдотов, острот и
шуток. В сущности, Пушкин был до крайности несчастлив, и главное его
несчастие заключалось в том, что он жил в Петербурге и жил светской жизнью,
его убившей. Пушкин находился в среде, над которой не мог не чувствовать
своего превосходства, а между тем в то же время чувствовал себя почти
постоянно униженным и по достатку, и по значению в этой аристократической
сфере, к которой он имел, как я сказал выше, какое-то непостижимое
пристрастие. Hаше общество так еще устроено, что величайший художник без
чина становится в официальном мире ниже последнего писаря. Когда при
разъездах кричали: "Карету Пушкина!" - "Какого Пушкина?" - "Сочинителя!" -
Пушкин обижался, конечно, не за название, а за то пренебрежение, которое
оказывалось к названию. За это и он оказывал наружное будто бы
пренебрежение к некоторым светским условиям: не следовал моде и ездил на
балы в черном галстуке, в двубортном жилете, с откидными, ненакрахмаленными
воротниками, подражая, быть может, невольно байроновскому джентльменству;
прочим же условиям он подчинялся. Жена его была красавица, украшение всех
собраний и, следовательно, предмет зависти всех ее сверстниц. Для того чтоб
приглашать ее на балы, Пушкин пожалован был камер-юнкером. Певец свободы,
наряженный в придворный мундир, для сопутствования женекрасавице, играл
роль жалкую, едва ли не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж.
Это он чувствовал глубоко. К тому же светская жизнь требовала значительных
издержек, на которые у Пушкина часто недоставало средств. Эти средства он
хотел пополнить игрою, но постоянно проигрывал, как все люди, нуждающиеся в
выигрыше. Hаконец, он имел много литературных врагов, которые не давали ему
покоя и уязвляли его раздражительное самолюбие, провозглашая с свойственной
этим господам самоуверенностью, что Пушкин ослабел, исписался, что было
совершенно ложь, но ложь все-таки обидная. Пушкин возражал с свойственной
ему сокрушительной едкостью, но не умел приобрести необходимого для
писателя равнодушия к печатным оскорблениям. Журнал его, "Современник", шел
плохо. Пушкин не был рожден журналистом. В свете его не
