Станюкович Константин Михайлович - Гибель 'ястреба'
Константин Михайлович Станюкович
Гибель "Ястреба"
Рассказ старого матроса
Из цикла "Морские рассказы"
I
Небось в те поры бога-то мы вспомнили, вашескобродие! Еще как
вспомнили-то! Уж на что старший офицер был у нас отчаянный: никакого страха
не имел и только, бывало, ругался да нам зубы полировал, - в старину, сами
изволите знать, полировка была форменная! - а и он на тот раз вдруг в
понятие вошел. "Братцы, мол, голубчики любезные!" Совсем по-другому
заговорил: понял, значит, что смерть не то, что безответного матроса по
зубам съездить: она сама в лучшем виде тебя съездит, сколько ты форцу на
себя ни напускай. И все мы вовсе были обезнадежены тогда; прямо сказать, в
отчаянность пришли; так и полагали, что всем нам будет крышка в этом самом
Немецком море. Довольно даже подлое это море, вашескобродие! Завсегда,
сказывают, на нем погода. Волна какая-то шальная, безо всякой правильности
бросается и мотает судно во все стороны. Оттого и качка там самая что ни на
есть нудная. Крепкого человека - и того обескуражит. И видал я, по своему
матросскому званию, всякие моря и окияны, а хуже этого моря нет морей...
Однако господь внял матросским молитвам - матросская-то молитва шибчее до
бога доходит! - и вызволил. Многие которые и живы остались... Ну, да и
командир-то наш, Левонтий Федорыч Белобородов - может, изволили слышать,
вашескобродие? - башковатый и добрый человек был... Показал тогда себя... Не
стерпел гибели "Ястреба", царство ему небесное!
И Иваныч, с которым мы жарким летним днем сидели в тенистом прохладном
саду в имении моего приятеля, бывшего моряка, где старый матрос был ночным
сторожем, обнажил белую как лунь голову и истово осенил себя крестным
знамением.
- А случилась гибель нашему "Ястребу" в проливе, вашескобродие! -
продолжал Иваныч. - Мелистый пролив... много этих самых мелей да каменьев. И
берега обманные, низкие. Запамятовал, как проливу название... Память-то
старая, вашескобродие! Вроде быдто Рака прозывается...
- Скагерак, - подсказал я.
- Он самый и есть... Шли мы это по нем глубокой осенью под зарифленными
парусами, а день был пасмурный... солнышка и звания не было... и погода
свежая... а к вечеру и последний риф взяли для безопасности, потому как
ветер во всю силу входить начал и волны вовсе освирепели, ровно сбесились...
Воют воем и на "Ястреб" набрасываются. Однако конверт-то наш крепкий был,
летом только что выстроен и отправлен был из Кронштадта в дальнюю на три
года, - поскрипывает себе, мотаясь, как угорелый, на волнах. И ничего они с
ним поделать не могут, как ни стараются. Только брызгами нас обдают... Ну и
то сказать - рулевые были исправные, не зевали... Знали, что за зевки не
похвалят... Хорошо. Просвистали это брать койки... Пошли, значит, мы,
подвахтенные, вниз, подвесили койки и рады были после трудного дня заснуть
до полуночи. Ну, известно, уставший человек лег - и готов. Долго ли спал,
обсказать не могу, вашескобродие, но только вдруг меня подбросило, и я чуть
не вылетел из койки. Слышу страшный треск. "Ястреб" задрожал и остановился.
И тую же минуту все повскакали с коек. А уж боцман сверху кричит в люк не
своим голосом: "Пошел все наверх!" А мы и без того торопимся одеться и
наверх бежать - потому все в страхе. Поняли, что на мель встали. Выскочил
это я, как полоумный, наверх, к своему месту, - я марсовым служил, - гляжу -
одна страсть! Ночь темная, кругом море гудит, а ветер так и ревет в снастях.
А командир сам уж в рупор командует: "Марсовые, к ван
