Станюкович Константин Михайлович - Исайка
Константин Михайлович Станюкович
Исайка
I
Не только господа офицеры и баковая аристократия, но и все матросы
звали этого тщедушного на вид, маленького, бледнолицего человека с типичным
еврейским крючковатым носом, тонкими губами и серьезным и в то же время
несколько пугливым взглядом больших, необыкновенно кротких черных глаз - не
по фамилии, как обыкновенно водится, а уменьшительным именем Исайки. Другой
клички ему не было, хотя Исайке уже минуло сорок и он был старым матросом,
отслужившим шестнадцать лет, из обязательных в прежние времена двадцати пяти
лет, в звании корабельного парусника, то есть мастерового, шившего и
чинившего паруса.
Исайка давно привык к этой кличке. Он получил ее вслед за тем, как,
бледный как смерть, тонкий, как спичка, в засаленном, рваном лапсердаке и в
пейсах, явился, в числе других, в рекрутское присутствие, заседавшее в одном
из городов Северо-Западного края, и, несмотря на свою узкую грудь и малый
рост, на которые он так надеялся, услышал роковое: "Лоб". Как ни рыдала мать
и как ни кланялся в ноги военному доктору отец, Исайку "забрили". Забрили и
почему-то назначили во флот (вероятно, вследствие малого роста) и вскоре
отправили с партией в Кронштадт. Во флотском экипаже, куда попал Исайка, его
с первого же дня стали называть не по фамилии, а Исайкой.
Так с тех пор он и остался на всю жизнь Исайкой.
"Не в кличке дело, а в том, чтобы на службе не били и не наказывали
линьками и розгами!" - рассуждал про себя Исайка и нисколько не обижался,
что его зовут не так, как русских, тем более что отношение к нему матросов
было превосходное и не лишенное даже некоторой почтительности. Решительно
все, не исключая боцманов и унтер-офицеров, уважали Исайку, как вполне
"правильного" человека, честного, тихого и усердного работягу в своем деле,
и притом "башковатого" и с "большим понятием", умевшего, при случае,
объяснить то, чего никто другой на корабле не мог. А Исайка, по словам
матросов, "все мог". И говорил он так убедительно и красноречиво, что его с
удовольствием слушали, несмотря на еврейский акцент. Исайка, поступив на
службу, сам выучился грамоте и читал не одни еврейские книги, а и русские.
Он любил "заняться книжкой", что в те времена было редкостью среди матросов,
в огромном большинстве безграмотных, и охотно беседовал о прочитанном.
Это-то и давало ему авторитет "ученого" человека, которым он умело
пользовался.
Репутация Исайки давно установилась в экипаже, в котором он служил со
дня поступления в матросы, и ни одно пятно не омрачило этой заслуженной
репутации.
Правда, некоторые из матросов находили, что хотя Исайка и хороший
человек, но все-таки "жид" и как-никак, а до известной степени виноват в
том, что Иуда предал Спасителя за тридцать серебреников и что предки Исайки,
хотя и отдаленные, распяли Христа. Однако личные качества Исайки, не
способного обидеть даже мухи, а не то что предать или распять кого-нибудь, в
значительной мере смягчали виновность его за распятие Христа даже в глазах
нескольких отчаянных юдофобов, среди которых особенно отличался
категоричностью мнений рыжий и толстый писарь из кантонистов, Авдеев,
рассказывавший про евреев самые невозможные вещи. Но и он в конце концов
принужден был согласиться, что Исайка совсем не похож на "поганого жида" и
не решится на "ихние подлые проделки". Убедило его главным образом то, что
Исайка не жаден к деньгам. Последнее обстоятельство было хорошо известно
Авдееву, который года три не отдавал занятых
