Станюкович Константин Михайлович - Кириллыч
Константин Михайлович Станюкович
Кириллыч
I
Несколько лет тому назад мне пришлось гостить у одних знакомых на
хуторе в степной части Крыма.
На этом хуторе, в числе работников, жил старый отставной матрос
прежнего Черноморского флота Кириллыч. Он пробыл на службе лет двадцать и,
как скромно выражался, "кое-что и повидал на своем веку". Он и "принял"
немало линьков и "бою" от начальства, и с "черкесом" воевал во время
крейсерств у Абхазских берегов тогда еще непокоренного Кавказа, он и с
"туркой дрался" в Синопском сражении, бывши сигнальщиком на том самом
корабле, где имел свой флаг адмирал Нахимов, и затем, во время осады
Севастополя, безотлучно пробыл шесть месяцев на знаменитом четвертом
бастионе, пока ядро не раздробило ему левую ногу.
Несмотря на свои семьдесят с лишком лет, этот маленький старикашка с
седой, коротко остриженной головой, с выбритыми морщинистыми и побуревшими
от загара щеками и щетинкой колючих седых усов глядел молодцом. Почти все
зубы у него были целы и зрение чудесное. Только глуховат был на одно ухо -
от бомбардировки оглох, по его словам.
Он бодро и скоро ковылял на своей деревяшке и добросовестно исполнял
обязанности караульщика большой бахчи, когда поспевали арбузы и дыни, и
сторожа при хуторе зимой, когда уезжали господа.
Я любил навещать Кириллыча в его владениях, любил беседовать с ним и,
главное, слушать его рассказы, полные интереса и того наивного юмора,
которым отличается русский человек даже и тогда, когда рассказывает далеко
не веселые вещи.
Как и большая часть стариков, он охотно вспоминал прошлое и,
по-видимому, рад был моим визитам, тем более что я иногда баловал старика -
приносил ему небольшую склянку водки, до которой Кириллыч был большой
охотник.
Бывало, на зорьке, когда еще солнце не поднималось и воздух был полон
острой, бодрящей свежести, или перед вечером, когда спадала томительная
жара, я пробирался между гряд бахчи к караулке Кириллыча, сделанной из
жердей, покрытых рогожками. Она стояла посредине бахчи, и оттуда Кириллыч
озирал свои владения, карауля вместе с маленькой черной лохматой собачонкой
Цыганкой вверенную его надзору бахчу. Птиц он отгонял трещоткой, а людей,
которые покушались в неумеренном количестве воровать арбузы и дыни,
огорашивал страшною руганью и, в случае чего, стращал ружьишком, заряженным
дробью. Взять арбуз один-другой он никому не отказывал - ешь, мол, с богом!
Но наполнять мешки чужим добром не позволял и таких воров преследовал
немилосердно.
Обыкновенно лохматая Цыганка выбегала ко мне навстречу, заливаясь
неистовым лаем, но, распознав знакомого человека, смолкала и, весело виляя
хвостом, возвращалась к караулке и свертывалась у входа калачиком. По утрам
я почти всегда заставал Кириллыча или за бритьем, или только что окончившим
эту операцию. Брился он тем самым ножом, которым резал и хлеб, смотрясь в
маленький осколок зеркальца, и хотя бритье таким способом едва ли было
особенно приятно, тем не менее Кириллыч стоически переносил пытку и
тщательно выскабливал свои щеки по привычке хорошо вымуштрованного матроса
николаевского времени.
В караулке Кириллыча было чисто и опрятно и все прибрано к месту,
словно бы в корабельной каюте. Земля была устлана рогожками. Широкий
деревянный обрубок служил столом, а другой - поменьше - стулом. На полке,
укрепленной бечевками, в порядке расставлена была посуда: котелок, медный
чайник, деревянная чашка, ведерко и две кружки. Коврига черного хлеба,
обернутая чистой тряпицей,
