Станюкович Константин Михайлович - Между Своими
Константин Михайлович Станюкович
Между своими
Из цикла "Морские рассказы"
I
Вскоре после выхода корвета в кругосветное плавание, или, как говорят
матросы, в дальнюю, Иван Артемьев, совсем молодой, цветущего здоровья
матрос, краснощекий красивый брюнет, лихой брамсельный и загребной на
капитанском вельботе, простудился поздней ненастной осенью и серьезно
занемог, схватив воспаление легких.
Болезнь затянулась. Молодой матрос видимо таял.
Когда, месяц спустя, корвет зашел на несколько дней в Брест, судовой
врач, молодой человек, лет пять как окончивший курс в московском
университете, снова долго и внимательно выслушивал и выстукивал еще недавно
богатырскую, а теперь исхудалую, с резко выступающими ребрами, смуглую грудь
Артемьева и, отправившись к капитану, доложил ему, что Артемьева следовало
бы списать с корвета и оставить в Бресте, в морском госпитале.
- Разве он так плох, доктор?
- Очень плох... Скоротечная форма чахотки.
- Нет надежды спасти его?
- По моему мнению, никакой! - не без задорного апломба, присущего очень
молодым врачам, отвечал доктор и принял еще более серьезный вид.
- Жаль отправлять беднягу умирать к чужим людям... Ну, да что делать!
Все-таки на берегу ему будет лучше, чем у нас в лазарете. Ведь у нас в
лазарете для больных скверно, а?
- Для серьезно больных нехорошо. Каюта маленькая. Воздуха мало. Удобств
никаких...
- Так, так... Вы говорили об этом Артемьеву?
- Нет еще. Сегодня скажу, а завтра, если разрешите, сам свезу в
госпиталь и сдам французским врачам.
Через час после этого разговора доктор, несколько взволнованный, но
старавшийся скрыть это волнение, вошел в лазарет - небольшую, сиявшую
чистотой каюту, помешавшуюся на кубрике. Несмотря на пропущенный в двери
виндзейль, в низенькой каюте отдавало сырым спертым воздухом и сильно пахло
лекарствами. В ней было четыре койки, по две у каждой переборки,
расположенные в виде нар, одна над другой. Три были пусты, а в четвертой,
внизу, головою к борту судна, лежал единственный больной на корвете, матрос
1-й статьи Иван Артемьев.
Он лежал с широко раскрытыми большими блестящими черными глазами,
серьезными, с выражением какой-то сосредоточенной вдумчивости, какая часто
бывает у безнадежно и долго больных. Его осунувшееся смуглое лицо с
заостренным носом, словно прозрачными ноздрями, с удлинившимся подбородком,
черневшим щетиной небритой бороды, с характерными горевшими пятнами на
впалых щеках, с выдавшимися скулами и сухими воспаленными губами - его лицо
было спокойно, красиво и мертвенно-бледно. Сразу чувствовалось, что смерть
уже сторожит это еще недавно крепкое, здоровое тело.
При входе доктора не в урочное время Артемьев приподнял с подушки
голову с мокрыми у висков волосами, снова опустил ее и, перебирая край
байкового белого одеяла своими восковыми пальцами, худыми и длинными, с
выросшими желтыми ногтями, вопросительно, испуганно и подозрительно повел
взглядом на вошедшего.
- Ну что, братец, все знобит? - искусственно развязным и небрежным
тоном проговорил врач, полагая, что он таким образом подбадривает больного,
и в то же время чувствуя какую-то неловкость перед испуганным взглядом
матроса.
- Знобит, ваше благородие! А то всем, кажется, здоров. Нутренне ничего
не болит, ваше благородие! - с живостью отвечал Артемьев.
И, все еще глядя на врача с подозрительной пытливостью, торопливо
прибавил:
- Вот если бы от этого самого ознобу ослобониться, и опять вошел бы в
силу, ваше благородие... Озноб только... не пу
