Библиотека в кармане -русские авторы

         

Станюкович Константин Михайлович - Ужасная Болезнь


Константин Михайлович Станюкович
Ужасная болезнь
I
Трудно с точностью определить начало болезни, сгубившей моего бедного
приятеля Ивана Ракушкина. Он уже был юноша семнадцати лет, с еле
пробивавшимся пушком на бледном лице, с большими голубыми глазами,
болезненно-самолюбивый, застенчивый малый, добрый товарищ, кончавший вместе
со мною курс в одном специальном заведении, когда однажды, поздно ночью,
проснувшись от жестокой зубной боли, я увидал следующее: Ракушкин
приподнялся на кровати, внимательно озираясь, потом тихо встал, подошел к
лампе, уменьшил в ней огонь, оделся и, осторожно крадучись, словно боясь,
чтобы кто-нибудь не проснулся, прошел в залу и скрылся в темноте. Через
несколько времени, сквозь стеклянные двери спальной, видно было, как в зале
засветился слабый огонек.
"Верно пошел приготовляться к экзамену!" - подумал я, несколько
изумленный таинственностью, с которою он совершал свое путешествие по
спальне. Мне долго не спалось. Я хорошо слышал, как часы медленно пробили
два, три, четыре... Огонек все еще мерцал в зале... Наконец послышались те
же осторожные шаги, и я увидал Ракушкина, с теми же предосторожностями
возвращавшегося назад. Я кашлянул. Он вдруг замер на месте, обратил свое
лицо в мою сторону и еще тише прокрался далее, разделся и лег в постель.
Меня это заинтересовало. Наутро я подошел к Ракушкину и неожиданно
спросил его:
- Куда это ты ходил ночью?
Он весь вспыхнул до корней волос и, заикаясь, ответил:
- Ночью?.. Я никуда не ходил!.. Да... ходил воду пить... Ужасная была
жажда!
Я было хотел наотрез сказать ему, что он врет, что в течение трех часов
воды не пьют, но, когда взглянул на его смущенное лицо, на его большие
голубые глаза, растерянно глядевшие куда-то вкось, мне стало жаль Ракушкина,
и я больше ни о чем его не расспрашивал.
Через несколько дней я встал в четыре часа утра, чтобы позаняться перед
экзаменом. Смотрю: кровать Ракушкина пуста. Я вышел в залу. В самом конце
ее, при свете мерцающего огарка, я увидал знакомую фигуру товарища. Я
подошел ближе... Ракушкин спал, склонившись над столом. Перед ним лежала
большая толстая тетрадь, а сбоку руководство астрономии, раскрытое на
предисловии автора. Ясно было, что он не астрономией занимался. Я заглянул в
тетрадь: на открытой странице были написаны стихи; перевернул страницу,
другую, третью, - везде стихи и стихи, редко попадалась, впрочем, и проза...
Я прочел еще не совсем засохшую страницу стихов, но каких стихов!
Ужасных! Я и теперь хорошо помню следующее двустишие, блестевшее свежими
чернилами, написанное в честь Петра Великого. Оно врезалось в мою память, и
никогда ничем не выбьешь его оттуда:
О, Петр, Петр, ты великий гений,
Мы о тебе хороших мнений!
Я понял все. И таинственные ночные экскурсии, и крайнюю скрытность
приятеля. Тогда же припомнилось мне, как год или два тому назад, однажды в
классе, когда не было преподавателя, сосед Ракушкина вырвал у него листок
бумаги и, несмотря на протесты Ракушкина, громко прочитал перед классом
стихотворение, начинавшееся, сколько помнится, так:
Вчера во сне свою Гликерию я видел,
Полураздетую, с распушенной косой...
Я позабыл дальнейшие строки, но помню, что в конце концов Гликерия
звала поэта следующими стихами:
Идем... Идем!.. Сокроемся под кипарисной тенью
И предадимся там любви и наслажденью!
Общий взрыв хохота двадцати трех молодых саврасов приветствовал эти
строки. Все безжалостно гоготали, нисколько не заботясь о том, что в это
время делалось с б





Содержание раздела