Степанов Анатолий - Футболист
Анатолий Яковлевич СТЕПАНОВ
ФУТБОЛИСТ
Повесть
Почему он, похмельный, опять в этой комнате? Это было, было, этого не
может быть!
Он сидел на диване, по-восточному свернув ноги кренделем. Он стриг
ногти на пальцах ног. Он страдал оттого, что ногти были мраморной
твердости, а большой и плотный живот не позволял вглядываться в
проделываемую работу. Он был утомлен и одинок. Он кончил свое занятие и
ощутил в пальцах ног ненужную чувствительность. Натянув носки и спустив с
дивана ноги, он думал, ни о чем не думая.
В раскрытую балконную дверь втекал дрожжевой запах помойки. На балкон
прилетели голубь и голубка. Они любовно ворковали и гадили.
- А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг... - сказал он
и испугался своего голоса.
В комнате беспричинно обнаружились двое громадных. Один, правда, был
поменьше, ухмылялся неопределенно почти невидимой пастью. А другой стоял
полупрозрачным серым столбом.
- С чего начнем? - поинтересовался, уже не пугаясь своего голоса, он
- хозяин.
- Мы - штангисты, - доложил меньшой и хихикнул, мерзавец. Большой
утвердительно заколебался. Хозяин сквозь него явственно видел книжный
шкаф.
Возникло то, что запомнилось навсегда: пустынная Инвалидная улица и
он, решивший ради экономии носового платка высморкаться посредством
большого и указательного пальцев, и достойная дама, вышедшая из-за угла, и
звонкий щелчок сопли у ног дамы, и взгляд дамы, и стыд на всю жизнь.
Он шлепанцем небрежно швырнул в большого. Растерзанный тапок
беспрепятственно прилетел к книжному шкафу.
- Какие вы, к черту, штангисты?! - обиженно сказал он.
В окошке неработающего телевизора появилось испуганное, несчастное,
смешное лицо Жаботинского с дурными глазами. А над лицом - блестящее,
очень тяжелое, бессмысленное железо. Почему Жаботинский? Почему не
Курлович, не Тараненко?
Опять перекресток Инвалидной с Красноармейской. Он переходил
Инвалидную, а из-за угла, с Красноармейской, выехал грузовик, сверкнул на
него фарами и перевелся в профиль. Уже не глядя на грузовик, он интуицией
переждал положенные мгновенья и шагнул на мостовую. Грузовик вез железные
прутья, и их концы только-только выходили из Красноармейской. Огромная
метла прутьев весело мчалась на него. Он уронил себя спиной на булыжник.
Он лежал лицом вверх, а над лицом пронеслось тяжелое, колышущееся
бессмысленное железо.
- Ты куда ее тащишь, куда?! - зарыдал во дворе мощный бабий голос.
Он с радостью прошел на балкон: интересно было узнать, кто на кого
кричит. Сутулый, истощенный пьянством жэковский слесарь-водопроводчик Витя
двигался по направлению к складу, неся на плече извивающуюся тонкую трубу.
А кричала на него дворничиха Халида, прервавшая для этого беседу с двумя
соплеменницами.
- Куда надо, туда и тащу, - с достоинством ответил Витя, продолжая
движение.
- Закрыто там, нету никого! - Халида сделала свое дело и вернулась к
прерванной беседе. Витя бросил трубу на землю и полез за папиросами.
Ничего любопытного. Витя заметил его на балконе и подмигнул. Боясь,
что Витя потребует на четвертинку, он поспешно последовал в комнату и сел
за письменный стол. Достав из ящика пачку бумаги и любовно отточив
карандаш, он записал на белом листе все свои долги. На память. А потом
сверился с записной книжкой.
Сквозь балконные прутья на него смотрела дьявольская рожа
люмпен-пролетария Витьки. Она лежала на краю балконного пола, как голова
Иоанна Крестителя на блюде, и была чрезвычайно довольна этим. В голубых ее
младенческих глазах с
