Стругацкий Аркадий - Далекая Радуга
sf Аркадий Стругацкий Борис Стругацкий Далекая радуга «Далекая радуга». Книга, которую называют «самой героической повестью» братьев Стругацких.
Вне всякого сомнения, самое напряженное из произведений о мире «XXII века. Полдня».
ru ru Roland ronaton@gmail.com FB Tools 2005-08-31 96CE45ED-3FE7-49B7-9BE9-D0FBEA38B376 1.0 Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Далекая радуга
1
Танина ладонь, теплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько-соленый запах пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала затылок.
Лежать было жестко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и довольной.
Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал сигнал вызова. Пусть! Не первый раз.
В этот вечер все вызовы не к месту и не ко времени.
— Робик, — шепотом сказала Таня. — Слышишь?
— Совершенно ничего не слышу, — пробормотал Роберт.
Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Все было далеко-далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от недосыпания, был далеко.
Маляев со своими манерами ледяного сфинкса был далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины, — все это было далеко-далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день, теплая, полная темных, возбуждающих запахов.
Снова заверещал сигнал.
— Опять, — сказала Таня.
— Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо. Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?
— Не знаю.
— Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит достаточно, никогда никуда не ходит.
— Теоретик, — сказала Таня.
— Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой стати я вдруг куда-то пойду?
Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать.
Я много болтаю?
— Да. Ужасно!
Он снял ее руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо, затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно выпятив добрые толстые губы.
— А вот я тебя сейчас выключу, — сказал Роберт невнятно. — Танек, хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж все будет навеки. У нас будет любовь навеки, а он замолчит навеки.
В темноте он видел ее лицо — светлое, с огромными блестящими глазами. Она отняла руку и сказала:
— Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда бывают галлюцинации.
— У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек, Танечка. Он никогда себя не обманывает.
— Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный.
И он ни за какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой — как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.
— Нет, — сказал справедливый Роберт. — Насчет коврижек верно. Но зато он добрый, мягкий и рохля.
— Не верю, — сказала Таня. — Ты только послушай. — Они послушали. — Разве это рохля? Э
