Сыч Евгений - Не Имущий Вида
Евгений Сыч
Не имущий вида
Этот день начинался ночью. Кто-то сидел рядом с Егором и давил ему на зуб
мудрости крепкими, словно железными - может и вправду железными? -
пальцами. Сквозь сон Егор понимал, что это просто кариес или абсцесс, как
там его еще, но сейчас, во сне боль приняла для него очертания человека, и
он пытался договориться по-хорошему: "Ну, хватит, хватит, видишь - ты уже
совсем меня разбудил. Ну вот, я уже не сплю, ну, отпусти. Спать хочется,
очень спать хочется, мне завтра на работу". А тот давил и давил, и лицо у
него было невнятное: серое, гладкое, будто правильный овал непрерывно
вращался вокруг большой своей оси так, что не понять, не разглядеть в
частоте мельканий ни одной конкретной черты. И боль пересилила. Егор
проснулся, прислушался к себе и сообразил тут же, что просто болит зуб,
зуб мудрости-лишняя деталь, появляющаяся с возрастом и доставляющая
столько неприятностей. Спать не получалось: будто гвоздик забивали в
дупло. И не было даже серого человека, на которого он мог бы свалить боль.
Егор перелез через жену, что-то недовольно хмыкнувшую во сне, поискал под
диваном тапки, пошел на кухню - типовую, маленькую и неудобную. Достал из
аптечки и старательно разжевал таблетку анальгина, потом еще одну, потому
что боль не проходила. Сел на табуретку у окна и закурил, думая о том, что
надо бы закрыть форточку - дуло оттуда и, что самое неприятное, дуло на
щеку, за которой прятался больной зуб. И страшно было застудить его, но
форточку закрыть он тоже не решался, все-таки вентиляция, а если закрыть,
то утром в кухне будет пахнуть дымом, что вряд ли понравится жене и теще.
На кухне вообще было довольно прохладно, но к этому Егор быстро
притерпелся. Вот к боли - нет, от боли привычка не выручала, невозможно
это - привыкнуть к приступам, к пульсирующему признаку беды.
Анальгин не помогал, только подташнивало от его сладковатой горечи. А боль
все не унималась, и тогда Егор, чтобы оборвать проклятую синусоиду,
поставил рядом вторую табуретку и, улегшись на ней кое-как, попытался уйти
от реальности, древним способом вытолкнуть себя из своей шкуры, в которой
ему худо. Больно Егору, человеку с плохими зубами, значит, если я - не он,
то мне не больно, Я- не он, не Егор, не человек. А кто? Волк? Нет, вряд
ли, не по мне это. Волк рвет в клочья жесткие бараньи сухожилия, как это
должно быть трудно. Баран? Но столько перетирать травы, грубой, с землей
на корнях... Может, я камень, холодный и твердый? Нет, камнем мне стать не
под силу, тяжело мне быть камнем. Я телевизор! - схватил он и задержал
спасительную мысль. Я телевизор, потому что внутри у меня тепло, я
принимаю то, что мне' передают, и сам передаю, не изменяя, и только оттого
и для того греют внутри меня красноватым светом лампы. У меня не может
ничего болеть, меня долго и заботливо делали и отлаживали и теперь я стал
телевизором. Телевизоры не болеют, иначе давно бы полопались многие
экраны. Я телевизор, я ничего не чувствую, а сейчас я вообще телевизор,
включенный в запасное время, в короткий промежуток в большой программе.
Сейчас со студии, с телецентра ушли домой дикторы и дикторши, и
звукооператоры, и редакторы, и кино- и всякий народ. Кроме уборщиц, быть
может, и милиционеров, которые оберегают мой покой, не дают никому без
пропуска войти. А те, что с пропусками, сами не пойдут на телецентр, им
там ночью делать нечего, у них давно закончился рабочий день и сейчас они
спят по домам, чтобы не мешать спать мне. А завтра
